Коммунальные конфорки

На коммунальной кухне всегда сушилось белье и пахло щами. Я ужасно смущался при виде прицепленных за вытянутые бретельки лифчиков и бесстыдно развешенных за штанины распятых панталон. Я пробирался, стараясь отводить взгляд и путаясь головой в застиранных простынях и полотенцах. Женщины на кухне хихикали, глядя за моими пертурбациями с закрытыми глазами. Бабушка понимала, брала за руку, выводила из лабиринта сушащегося белья и отправляла в комнату к Любе, там снабжала книжкой, а сама шла на кухню, где соседки делились тайнами, жаловались на мужей, гордились детьми, ругались, шумно и слезно мирились, одалживали луковицы и деньги, хвастались нижним бельем, бесстыдно задирая юбки, – словом, вели обычную коммунальную жизнь, как повелось с тех далеких времен, когда в барские квартиры стали заселять по несколько семей.

Коммунальные привычки, как вирусы, проникали в организм, внедрялись в гены и передавались по наследству, вызывая необратимые изменения не только у первого поколения коммунальных кухонь, но и у внуков и правнуков. Потомки, может, уже и жили в отдельных квартирах, но иногда вели себя так же, как их бабушки и матери, привыкшие к общественному быту. Это была взрывоопасная смесь умений: постоять за себя в любой ситуации, сплетничать, ругаться по ничтожному поводу и в то же время поделиться последним куском, дарить дорогие сердцу вещи и втихаря отсыпать себе сахар или соль, занимать для соседей очередь в магазине и увеличивать газ под чужой кастрюлей, чтобы потом злорадно наблюдать, как выкипает суп.

Вдоль стены бок о бок стояли две стандартные плиты. У каждого жильца была своя конфорка, и пользоваться чужой можно было исключительно с разрешения владельца.

На одной конфорке всегда стояла объемная кастрюля с булькающим супом. Она принадлежала Эльзе Карловне Гофман, по мужу Демьяновой. Была она обрусевшей немкой и со временем превратилась в Эллу Кирилловну Демьянову, а с годами и вовсе в Демьяновну. Когда-то она работала редактором в одной из центральных газет и занималась переводами, благо в совершенстве знала немецкий и английский. Ходили слухи, что говорила она и на запрещенном эсперанто, но поскольку для того, чтобы ее сослать в места не столь отдаленные, достаточно было ее немецкого происхождения, слегка облагороженного мужем Демьяновым, то дознаваться никто не стал. Каким-то чудом сталинские соколы облетели ее стороной, и она осталась в Ленинграде.

Работала Демьяновна всю жизнь с утра до ночи и называла себя ломовой лошадью интеллектуального труда. Жила одиноко, дочь с семьей уехали на Север на заработки, муж умер, так что, выйдя на пенсию, Демьяновна осталась не у дел. Конечно, она продолжала делать небольшие переводы, но глаза были уже не те, да и сказывался артрит, печатать становилось тяжело, так что она, как сама говорила, целыми днями «слонялась по хозяйству».

Будучи весьма одаренной интеллектуально, она была чрезвычайно плохой хозяйкой. Демьяновна хлопотала с утра до вечера, при этом такой беспорядок и такое количество грязной посуды на кухонном столике я видел у нас дома только сразу после праздничного ужина человек на сорок.

Еще она варила бульон. Стоило только кому-то захворать, Демьяновна немедленно нарисовывалась на пороге в своем запятнанном годами байковом халате с оторванными пуговицами и с кастрюлей, к которой прилипали руки. Чуть ли не силой она вливала в рот несчастному больному ложку несъедобного пойла и уходила довольная, оставив на столе кастрюлю. В период эпидемии гриппа концентрация бульона в местной канализации достигала такого уровня, что около люков во дворе собирались желтые вонючие лужи. Прохожие скользили на замерзших желтых пятнах и незаслуженно материли ни в чем не повинных дворовых собак. Дворник ругался и засыпал лужи песком, но на следующий день они появлялись снова – и так до конца эпидемии.

Соседи пробовали не возвращать кастрюли, но Демьяновна начинала использовать и другие подручные средства, включая чайник и таз для стирки белья. Бульон из таза отдавал хлоркой, зато лучше спускался в туалете.

С утра Демьяновна отправлялась по квартирам в поисках очередного захворавшего. В некоторых дверь просто не открывали, гробовым голосом Левитана говоря, что они закрыты на карантин по случаю бубонной чумы или оспы. Демьяновна устраивала засаду на участкового врача во дворе и, как профессиональный шпион, выспрашивала адреса и явки. Врачиху стали подкупать, прося не раскрывать диагноз и адрес.