Коммунальные конфорки

А потом Демьяновна стала забывать выключать плиту, путать имена соседей, заговариваться. Бывало, открывала газ, чиркала спичкой и уходила в коридор, обжигая пальцы и забывая зажечь конфорку. Соседи забили тревогу – оставлять ее одну стало небезопасно. Дежурили по очереди. По ночам Демьяновна перестала спать и ходила по коридору в ночнушке, бормоча на разных языках несвязанные друг с другом слова. Иногда садилась прямо на пол и дремала, пока утром ее не подбирали сердобольные соседи. С трудом нашли адрес дочери, отбили телеграмму, пока ждали ответа, Демьяновну пришлось отправить в Куйбышевскую больницу. Через десять дней приехала дочь, но мать в сознании уже не застала.

Только перед самым концом Демьяновна открыла глаза и сказала:

– Сi alvenis…[4]

Выходит, правду говорили: знала она эсперанто.

Поминки были тихие. Собрались соседи, дочка плакала, винила себя, что поздно приехала, ее для вида успокаивали, но в глубине души осуждали.

А потом комнату освободили, часть вещей дочь увезла, что-то разобрали соседи, часть выбросили на помойку. Туда же отправили и старую кастрюлю для бульона, и проржавевший чайник. Дверь парадной скрипела, заедала, не хотела выпускать старый комод, пришлось снимать ее с петель.

* * *

Дверь эта, как и все двери старых домов, была свидетелем и участником любых событий. Она радостно хлопала, приветствуя новорожденных и молодоженов, громыхала, впуская и выпуская вечно спешащих мальчишек, предупредительно скрипела, чтобы успели отскочить друг от друга целующиеся парочки, бесшумно захлопывалась, провожая в последний путь.

Наша, на Воинова, была с норовом и иногда заедала.

Помню, однажды я долго безнадежно дергал ее, и тут кто-то из мальчишек пинком ноги распахнул дверь изнутри. Дверь поддалась и со всего размаху ударила меня по лицу, да так, что я захлебнулся собственной кровью вперемешку с молочными зубами. Мальчишки, конечно, испугались и убежали. Я кое-как забрался по лестнице, меня подташнивало, голова кружилась, из расквашенного носа ручьем текла кровь.

Дверь в квартиру открыла баба Геня…

В рекордные минуты приехавшая скорая не знала, за кого хвататься: то ли заниматься моим носом, то ли вызывать кардиологическую помощь для бабушки, то ли психиатрическую и милицию – для дедушки, который метался по лестнице с отверткой, угрожая найти и убить Расула за неисправную дверь.

Пару молочных зубов и старый замок вырвали с корнями.

В ноздри и дверные петли еще некоторое время капали, соответственно, лекарство и машинное масло, но, увы, и нос, и дверь так и остались навсегда слегка перекошенные, и поэтому первый хлюпал, а вторая хлопала, особенно громко и жалобно – вслед навсегда покидающим дом обладателям ордеров на отдельную квартиру.

Счастливчики гордо шествовали по лестнице, демонстративно брезгливо переступали через лужу у подъезда, снисходительно махали ручкой старушкам на лавочке и садились в грузовик или в такси, прижимая к себе настольную лампу или узел с вещами, чтобы пару часов трястись навстречу отдельной благоустроенной квартире в скучных однотипных новостройках.

Покидая старые коммуналки, мы были абсолютно счастливы, перед нами открывались новые горизонты, казалось, что от порога собственной квартиры начинается какая-то новая дорога, легкая и беззаботная.

Сначала мы идем по ней спокойно, с достоинством, поглядывая по сторонам. Потом постепенно ускоряем шаг и переходим на бег, не замечая, что что-то потеряли, кого-то сбили с ног, обидели, не протянули руку, не замечая, как навсегда остаются за поворотами те, кто не могут удержать темп и, задыхаясь, начинают отставать, пока окончательно не потеряются из виду. Мы машем им, обещая вернуться, но, как правило, не возвращаемся и все стремимся к эфемерной цели, которой никогда не достигаем, потому что не хотим понять, что идем по дороге без конца, дороге от самого себя.

Глава четырнадцатая. Что общего между спинкой минтая и молодой женой выпускника Фрунзенского училища, или Метаморфозы кожаного пальто