Коммунисты

Патрис посмотрел на часы. Слишком рано. Там еще никого нет. И вдруг ему пришла мысль: пока он тут околачивается, не зная как убить время, — мир охвачен лихорадкой, на биржах паника, армии сосредоточиваются, везде идут последние приготовления к его смерти. Ведь война — это его смерть. Прежде он не верил, что война возможна, как люди молодые не верят, что они когда-нибудь умрут. И вдруг война, война уже пришла, завтра будет война. И его охватила дрожь, он обезумел от страха, он покрылся холодной испариной. Война, смерть… Сегодня ночью он плакал, положив голову на живот Эдит, на чрево, выносившее их дочурку… Он прижимался щекой к этому уже обмякшему животу и чувствовал, как по его лицу бегут слезы. Смерть и война стали возможны, ощутимы. Сколько ему еще осталось жить? Он уже видел себя мертвым. Страшно! Он помчался как сумасшедший вдоль правого берега Сены, вверх по течению, от универмага «Самаритэн» к Лувру. Добежав до колоннады, остановился. Сердце бешено колотилось. Какие-то мальчишки глядели на него и хохотали. Он пошел быстрым шагом, но с небрежно-рассеянным видом, шел все дальше и дальше в тени больших деревьев.

Был уже одиннадцатый час, когда он очутился на углу улицы Сен-Доминик и площади Инвалидов. Он мог бы поклясться, что попал сюда совершенно неумышленно, по чистой случайности… Однако только что, когда он на Новом мисту сказал себе: там еще никого нет — ведь он думал о Кремье[97]. Он вошел в подъезд министерства иностранных дел, немного поплутал, не желая ни у кого спрашивать дорогу……ошибся лестницей, но наконец нашел. Кремье был у себя и кабинете. В тех случаях, когда дело касалось каких-нибудь событий в Италии, Патрис брал у него интервью для газеты; Кремье специально занимался Италией. Патрис был уверен в хорошем приеме. Кремье — еврей, значит, он так или иначе против Гитлера. А кроме того, он питал слабость к Патрису Орфила. Он говорил, что Орфила — единственный марксист, с которым можно разговаривать. Ему очень понравилась книжонка о Гераклите — произведение Патриса, напечатанное два года назад. Он не заставил своего посетителя долго дожидаться в приемной. — Ну, как? Что скажете о событиях? — Ассирийская борода, черные волосы и внимательный взгляд сквозь очки странным образом сочетались у него с певучим южным выговором уроженца Нижней Роны. Этот человек не верил в зло. В зависимости от взглядов собеседника, человек, не признающий зла, либо ужасно раздражает, либо чудесным образом успокаивает. На Патриса он действовал успокаивающе. Кремье всегда старался видеть в людях хорошее. Например, антисемит — ну что ж, к антисемиту он заранее настраивался снисходительно, боясь оказаться в отношении его необъективным под влиянием того факта, что это антисемит… Впрочем, он боялся субъективности не только в своих, но и в чужих суждениях. Он хотел быть всегда объективным. В данный момент он больше всего боялся, как бы отношения с Италией не приняли дурной оборот. Нельзя же нам все-таки воевать с Пиранделло[98]

! Патрис говорил о Кремье: это утопист и, возможно, пришел к нему именно за тем, чтобы погреться в тепле его утопических мечтаний, приободриться возле человека, созданного для спокойной жизни, для библиотек, для министерских кабинетов. Присутствие этого человека отгоняло всякую мысль о насильственной смерти. Патрис всегда ощущал острую потребность в чьем-нибудь покровительстве. Ему уже недостаточно было материнской нежности Эдит. Бенжамен Кремье слушал. Патрис изливал душу. Он говорил. Говорил без конца. Объяснялся, объяснял свой страх перед войной, позицию партии. Свое материальное положение. Что же теперь с ним будет? Если объявят войну… а если не объявят войну? Голос его дрожал от страха, от неуверенности в будущем. Опять нужда! Нет, хватит с него. Надо же подумать о дочурке… Киска! При мысли о ребенке он окончательно пришел в расстройство. Он расплакался. Упершись локтями в колени и пряча лицо в ладонях, он заливался слезами.

— Ну что вы, что вы! Успокойтесь! — ласково уговаривал Кремье. — Во-первых, еще нельзя сказать с уверенностью, что война будет. А если она и будет, почему вы так убеждены, что вас непременно убьют? Ведь и меня тоже могут убить, а я же не плачу. В современных войнах тыла не существует…

— Меня возьмут рядовым, в пехоту…

— Еще неизвестно, голубчик, возьмут ли… Да и с войны люди возвращаются. Не всех же, например, поубивали в прошлую войну…

Патрис всхлипывал. Вдруг он спросил: — А если… если… словом, если мне не на что будет жить, не сможете ли вы устроить меня в вашем министерстве, здесь или за границей, например, в каком-нибудь из ваших институтов… Какое-нибудь job. Ведь у меня семья…

— Какое-нибудь что? — переспросил Бенжамен Кремье, не разобрав английского слова.

— Ну, job… место какое-нибудь.