Коммунисты

Что же сказал поляк? Рауль Бланшар не любил этого парня. Да и грохот такой, хоть и привык, а все же… С тех пор как он снова впрягся в заводскую лямку, — то есть, с конца марта, после отдыха в Дроме, он все еще не мог прийти в себя. И неудивительно. Два года войны в Испании, жизнь под открытым небом, фронтовая обстановка… Нужно пройти потихоньку — не слишком бросаться в глаза. Где же этот подлец Тото? В прокатном цехе фигуры рабочих казались почти незаметными рядом с громадной полосой раскаленного металла, и вдруг ее, эту судорожно извивающуюся багровую змею, чавкая, захватывали и мяли челюсти изголодавшегося стана, плющили и выгибали ее все больше и больше, и, наконец, рабочий тонкими длинными щипцами со всего размаху перебрасывал ее конец к следующей клети… Где же все-таки Тото? Бланшару отнюдь не улыбалось попасться на глаза мастеру, известному под кличкой «Шлюха». Ясно, что ему, Бланшару, здесь вовсе не место… — Эй, берегись! — Бланшар отскочил. Огненная полоса прошла совсем рядом. Так вот что ему крикнул поляк! Вверху подъемный кран нес раскаленный добела слиток, невыносимо сверкающий, как солнечный диск, и Бланшар опустил глаза. Тяжелая масса, вращаясь, скользила по воздуху к первому стану, возле которого стоял настоящий содом: вздымались столбы пыли, веяло нестерпимым жаром, а когда огромный слиток вошел в зияющую продольную пасть, стан застонал всем нутром, словно гигантское человеческое существо, у которого резь в животе. Вот и Тото… Крепкий и такой широкоплечий, что с первого взгляда даже кажется низеньким, в разорванной и просаленной спецовке, с длинными жилистыми руками, покрытыми маслянистой копотью. На измазанном сажей лице глаза под козырьком и губы казались бесцветными. Он обернулся, взглянул на Бланшара и как будто не узнал. Или просто не заметил? Тото был жертвой, добычей своей работы, этого пекла, пыли, огня, машины, так же как и металл, который она пожирала с громким хрустом, сотрясая воздух до самого потолка. Расслышал ли Тото, по крайней мере, как Рауль его окликнул? Быть может, выстаивая бесконечно долгие часы в этой удушливой атмосфере, от которой сжимались легкие, слепли глаза, глохли уши, в атмосфере невероятного напряжения, — быть может, он научился думать о своем, несмотря на то, что лицо палит жар раскаленного металла, пот, смешиваясь с грязью, забивает поры и все внутри сожжено металлической пылью. Быть может, его мысли далеки от сумасшедшего грохота этой гигантской теплицы, где полуголые люди, иссохшие чуть не до костей, сравнялись в цвете с машинами, где они сведены, так сказать, в одно физическое усилие, в наемную силу, которая действует, как во сне, или, скорее, как в кошмарной бессоннице.

Тото обернулся; спецовка была распахнута на его худой, но широкой, как прокатный стан, груди. Его белые глаза обратились на Бланшара. Видели ли они его? — Собрание в шесть, — сказал Бланшар. Стоял такой грохот, земля так содрогалась от грозного дыхания металла, что Тото вряд ли расслышал. Рауль повторил: — В шесть собрание. — Бескровные губы Тото, прочертившие черную маску лица, презрительно скривились, и он бросил: — Здрасьте, давно не было! — и Бланшар сам удивился, что разобрал его ответ. Он видел, как из пасти механического чудовища снова выползла змея и устремилась к стоявшему перед ней человеку, а тот властным движением всей руки от плеча до кончиков пальцев в сотый раз схватил ее огромными щипцами, длиной в полтора метра, и отбросил на предназначенный ей путь ко второй клети, уже требовавшей пищи. А там, на расстоянии пятнадцати метров, двое других рабочих в давно выцветших, когда-то синих спецовках поджидали ее в мертвенном свете, проникавшем сквозь грязные стекла крыши…