«Коммунизм не за горами». Образы будущего у власти и населения СССР на рубеже 1950–1960-х годов

Раскрывать мифологическое значение образа дома в данной работе нет необходимости, а вот осветить механизмы совмещения определений (и их мифологизации) стоит. Наиболее продуктивным подходом представляется теория, выдвинутая французским исследователем Р Бартом. Он рассматривает миф не как отдельное явление, а во взаимосвязи с языком. «В мифе имеется две семиологические системы, одна из которых смещена по отношению к другой: во-первых, это лингвистическая система, система естественного языка (язык-объект); во-вторых, сам миф, который я буду называть метаязыком, так как он представляет вторичный язык, на котором говорят о первичном»[221]. Основой структуры мифа является, по Барту, похищение слова: «Миф — это похищенное и возвращенное слово. Просто возвращается слово уже не совсем таким, каким было похищено; при возвращении его поставили не совсем на свое место»

[222]. Миф начинается знаком и кончается знаком

(значением), он «выполняет двойную функцию — и обозначает, и внушает, и дает, и требует понять»[223]. Другой функцией мифа является деформация: «Под воздействием понятия смысл не отменяется, а именно деформируется. Миф — система двойная; он как бы вездесущ — где кончается смысл, там сразу же начинается миф»

[224]. Следовательно, следуя логике Барта, миф необходимо выносить за скобки таких понятий, как истинное — ложное.

Похищенное из основного языка слово «строительство», отсылающее к сакральному жилищу, становится одним из медиаторов: соединяясь с «коммунизмом», оно переносит часть подразумеваемой сакральности и на образ будущего. В свою очередь, будущее неслучайно называлось «светлым», что недвусмысленно отсылает нас к религиозным идеям о различных вариантах идеального места. В христианском варианте это был рай, потерянный религией и обретенный комплексом коммунистических идей. Несмотря на такое заявление, стоит повториться, что исследовательская позиция не позволяет встать на сторону восприятия марксизма-ленинизма как религии. Коммунистическая перспектива выполняла стандартные функции мифа: организовывала пространство и время, создавала из хаоса космос, уменьшая энтропию человеческой и общественной экзистенции. Коммунизм представлялся как конечный продукт множества диалектических процессов отрицания: каждая формация отрицала прежнюю, а коммунизм становился окончательным синтезом. При этом он, можно сказать, завершал цикл, возвращаясь к состоянию коммунизма, только теперь не первобытного, а развитого. Возвращение в священное время, как отмечал М. Элиаде, служит одной из важных функций времени: «Именно в мифах следует искать и находить принципы и парадигмы всякого поведения»[225]

. Вместо разрушенных православных храмов должен был построиться «храм» коммунистический, и это не было простым зданием, им должен был стать весь земной шар.

Еще одним мифологическим аспектом в речи Н. С. Хрущева можно считать наличие космической тематики. «Программы КПСС можно сравнить с трехступенчатой ракетой. Первая ступень вырвала нашу страну из капиталистического мира, вторая — подняла ее к социализму, а третья — призвана вывести на орбиту коммунизма. Это замечательная ракета, товарищи»[226]. Космические полеты на протяжении долгого времени служили, и продолжают служить, символом технического прогресса и будущего. 1961 год стал переломным, человек впервые покорил космическое пространство, будущее стало настоящим.

Многие исследователи подчеркивают огромное влияние, которое оказал полет Ю. А. Гагарина на население Советского Союза. В массовом сознании 1961 год прочно ассоциируется именно с первым полетом человека, а не с XXII съездом КПСС и принятием III Программы КПСС. П. Вайль и А. Генис писали, что присущее человеку вертикальное сознание заставляло его задирать голову, и если раньше вверх возвышались культовые сооружения, то в 1960-х гг. устремление вверх брала на себя космонавтика[227]. Это подтверждает и высказывание С. Г. Струмилина: «Разве мало у нас юных комсомольцев, уже ныне мечтающих подняться со временем и на Луну, и на Марс, и выше в поисках все новой целины и восхождения на все новые пики „разбегающейся вселенной“»[228]. Восприятие космического пространства как целины симптоматично для сознания той эпохи. Молодые люди, мечтающие о космосе, должны были не просто побывать там, став первопроходцами, а освоить его, прибавив Советскую социалистическую республику Луны и Марса, куда должны были устремиться караваны ракет и где должны были цвести яблони.