«Коммунизм не за горами». Образы будущего у власти и населения СССР на рубеже 1950–1960-х годов

Вопрос труда был связан с пенсионным обеспечением. Конец 1950-х гг. ознаменовался пенсионной реформой, которая сократила возраст и срок трудового стажа, необходимого для получения государственной пенсии. Но население вошло во вкус и ждало, что с принятием Программы партии этот процесс продолжится и в недалеком будущем произойдет еще одна пенсионная реформа, а письмо в газету с выходом на коммунистическую тематику должно этому только способствовать. Значимость для населения пенсионного вопроса демонстрирует тот факт, что с 21 августа по 26 октября 1961 г. группа, занимающаяся обработкой корреспонденции, получила 971 предложение, касающееся вопросов социального обеспечения. Из них 97 было связано со снижением возраста для назначения пенсии по старости, 72 — с необходимостью снизить пенсионный возраст для женщин, и в 55 предлагалось выплачивать пенсию не по достижении определенного возраста, а по трудовому стажу[416]. Н. И. Милов в науко-кратическом духе предлагал выплачивать пенсию по старости, исходя не из возраста, а по «физиологической изношенности организма, которая свойственна старикам»

[417]. Пенсионный вопрос в очередной раз представляет пример, как «потребительское» мировосприятие населения пытается встроиться в элементы официального дискурса и в качестве поля для диалога использует апелляцию к коммунизму. Коммунистические перспективы в этом случае выступают своеобразной ширмой, которая призвана скрыть от обоих участников процесса мотивацию сторон. Население скрывало свой «постыдный» индивидуализм в отношениях с властью, а власть — стоявшее за красивыми обещаниями желание мобилизовать население.

Рассмотрение вопроса о пенсионном обеспечении показывает, что из общей массы корреспонденции выделяется значительный блок писем по половому признаку, что позволяет говорить об особом, женском варианте коммунистических перспектив. Как отмечает Б. А. Грушин, огромной популярностью пользовалась тогда, в частности, идея женского равноправия; она активно поддерживалась не только женской частью опрошенных, но и мужчинами, особенно молодыми, причем в среде молодых женщин нередко приобретала отчетливые черты тех представлений, которые позже оформились в стране в виде тех или иных концепций феминизма[418]

.

Выделение «женского коммунизма» из общих вариантов не означает, что общие образы являются «мужским коммунизмом». Скорее, их можно обозначить как «андрогинный коммунизм», поскольку в них не выделяется гендерная принадлежность тех, кто его строит, такой коммунизм распространяется на всех, кто при нем будет жить. Существование «мужского коммунизма», возможно, обнаруживается в восприятии «героических» профессий. Мужской вариант коммунизма на рубеже 1950–1960-х гг. оказывается менее выраженным, чем женский. В значительной мере это обусловлено наличием ряда чисто женских проблем, решение которых связывалось с коммунистическим строительством. Официальный дискурс связывал бытовые проблемы с интересами женщин, женское население с этим было согласно.

В первую очередь, женщин не устраивало их двойственное положение: с одной стороны, они должны быть работницами народного хозяйства, а с другой — играть традиционные роли: готовить, стирать, рожать детей. Женский идеал хрущевского десятилетия — трудящаяся женщина, общественная деятельница, которая ведет здоровый образ жизни, не имеет вредных привычек, занимается спортом, при этом ведет домашнее хозяйство, воспитывает настоящих коммунистов. Все, что не соответствовало этому образу, подвергалось критике[419]. Поэтому во множестве писем отмечалась необходимость введения особого рабочего режима для женщин, при этом авторами многих подобных писем были не женщины, а мужчины. В. Тарасов в письме в «Известия» утверждал, что в Программе должен быть специальный раздел о семье, о положении женщин в ней, об улучшении их быта[420]

. Возможно, причиной такой заботы со стороны противоположного пола было не стремление к освобождению женщины и созданию семьи нового типа, а наоборот, попытка возвратиться к традиционной семье, где женщина занимается исключительно домашним трудом. Государство, несмотря на провозглашение курса заботы о женщине, не торопилось делать конкретные шаги, ведь женщины составляли около половины всех рабочих и служащих в народном хозяйстве. Перевод их на особый рабочий режим создал бы непреодолимые трудности в общей организации труда и производства[421]. Чего же, собственно, ждали советские женщины от коммунизма? Р Зубкова и Л. Крутьева предлагали дополнить моральный кодекс указанием на справедливое распределение в семье домашнего труда[422]. Конечно, не все женщины активно требовали перемен, вероятно, для многих никакого «женского коммунизма» и не было, но индивидуальные и коллективные письма позволяют говорить о неком комплексе ожиданий, который допустимо анализировать в рамках исследовательской конструкции «женского коммунизма».