Комната

Всякий раз, услышав бип-бип, я дергаюсь. Но дверь не открывается — мне это только кажется. Я гляжу на нее, ее глаза сверкают, как кинжал.

— Ма?

— Да?

— Давай лучше убежим завтра.

Она наклоняется и крепко прижимает меня к себе. Это означает «нет». Я снова ощущаю ненависть к ней.

— Я бы сделала это ради тебя, если бы могла.

— А ты разве не можешь?

Ма качает головой:

— Прости меня, но сделать это должен ты, причем сегодня. Но я буду в твоей голове, понял? Я буду все время разговаривать с тобой.

Мы опять до бесконечности повторяем план Б.

— А что, если он развернет ковер? — спрашиваю я. — Чтобы убедиться, что я действительно умер.

Ма целую минуту молчит.

— Ты знаешь, что драться нехорошо?

— Да.

— Но сегодня особый случай. Я не думаю, что он развернет ковер, ведь он будет торопиться, чтобы поскорее от тебя избавиться, но если он все-таки развернет — ударь его изо всех сил.

Ух ты!

— Бей его ногами, кусай его, ткни пальцами в глаза… — Руки Ма наносят удары по воздуху. — Делай все, чтобы удрать от него.

Я не верю своим ушам.

— Ты что, разрешаешь мне убить его?

Ма подбегает к кладовке, где после мытья сушится посуда, и достает оттуда гладкий нож. Я смотрю на него и вспоминаю рассказ Ма о том, как она приставила его к горлу Старого Ника.

— Как ты думаешь, сможешь ли ты крепко держать его внутри ковра, и если… — Она смотрит на нож, потом кладет его обратно к вилкам на поднос с посудой. — И как это могло прийти мне в голову!

Откуда я знаю, если она не знает.

— Ты же зарежешь себя, — говорит Ма.

— Нет. Не зарежу.

— Нет, Джек, ты разрежешь себя на куски, выползая из ковра с ножом в руках. Наверное, я совсем потеряла голову.

Я качаю головой.

— Нет, она осталась на месте, — стучу я пальцем по ее волосам. Ма гладит меня по спине.

Я проверяю зуб в носке и записку в трусах — она лежит спереди. Чтобы убить время, мы очень тихонько напеваем «Расслабься», «Говорун» и «Домик на ранчо»:

С антилопой там дружит олень,

Грубых слов не услышишь вовек,

И безоблачно небо весь день.

— Ну все, пора, — говорит Ма, расстилая ковер. Мне не хочется в него заворачиваться, но я ложусь, кладу руки себе на плечи и выставляю локти. Я жду, когда мама завернет меня. Но она смотрит на меня. Ее взгляд скользит по моим ступням, ногам, рукам, голове, но всему моему телу. Словно она проверяет, все ли на месте.

— Что с тобой?

Ма ничего не отвечает. Она наклоняется ко мне, но не целует, а просто прислоняет свое лицо к моему, и я уже не могу сказать, где чье лицо. Мое сердце стучит бам-бам-бам-бам, но я не отклоняюсь.

— Ну все, — говорит Ма сдавленным голосом. — Мы ведь с тобой храбрецы, правда? Мы абсолютно ничего не боимся. Увидимся снаружи. — Она разводит мои руки, чтобы локти торчали в разные стороны, а потом заворачивает меня в ковер, и свет меркнет.

Я лежу в полной темноте.

— Не слишком туго?

Я проверяю, могу ли я поднять руки над головой и опустить их, и чуть-чуть ослабляю ковер.

— Хорошо?

— Хорошо, — отвечаю я.

Потом мы ждем. Вдруг что-то проникает в ковер сверху и гладит меня по голове — это мамина рука, я узнаю ее, даже не видя. Я слышу свое дыхание — оно очень громкое. Я думаю о графе Монте-Кристо в мешке, в котором ползают черви. Он падает, падает, падает вниз и врезается в воду. Интересно, а черви умеют плавать?

Смерть, грузовичок, бегу, кто-нибудь, нет, не так, выбираюсь наружу, потом прыгаю, бегу, кто-нибудь, записка, газовая горелка. Я забыл, что перед горелкой должна быть полиция. Все это очень сложно, я все перепутаю, и Старый Ник заживо меня похоронит, а Ма так и не дождется, когда ее спасут.

Проходит много времени, и я спрашиваю:

— Так он придет сегодня или нет?

— Я не знаю, — отвечает Ма. — Как он может не прийти? Если в нем осталось хоть что-нибудь человеческое…

Я думаю, что либо ты человек, либо нет, разве можно быть немного человеком? Куда же тогда девается все остальное? Я жду и жду, уже не чувствуя своих рук. Мой нос упирается в ковер, мне хочется почесать его. Я поднимаю руку и трогаю нос.

— Ма?

— Я здесь.

— Я тоже.

Бип-бип.

Я вздрагиваю. Я должен делать вид, что я умер, но ничего не могу с собой поделать — мне хочется вылезти из ковра сейчас же, но я сдавлен и не могу даже попытаться, иначе он увидит.

Что-то нажимает на меня сверху — наверное, это мамина рука. Она хочет, чтобы я стал ее суперпринцем Джекер-Джеком, поэтому я замираю. Больше никаких движений, я — труп, я — граф, нет, я его друг, только мертвее мертвого. Я закоченел, как сломанный робот с отключенным питанием.

— Вот и я. — Это голос Старого Ника. Он звучит как обычно. Он даже не знает, что я умер. — Вот антибиотики, правда немного просроченные. Ребенку надо давать только половинку таблетки, как сказал продавец.

Ма ничего не отвечает.

— Где он, в шкафу?

Это он спрашивает обо мне.

— Неужели в ковре? Ты что, с ума сошла, заворачивать ребенка в ковер!

— Ты не пришел вчера, — говорит Ма очень странным голосом. — Ночью ему стало хуже, и утром он уже не проснулся.

Молчание. Потом Старый Ник издает смешной звук.

— Ты уверена?

— Уверена ли я? — кричит Ма, но я не двигаюсь, я не двигаюсь, я весь окоченел — ничего не слышу и не вижу.