Комната с привидениями

У входа в будку стоял сигнальщик со свернутым флажком в руке. Учитывая характер местности, он мог бы сразу сообразить, откуда донесся мой оклик, но посмотрел не на вершину крутого откоса, где почти над самой его головой я стоял, а развернулся и направил взгляд вдоль железнодорожных путей. Смотрел он как-то чудно́, однако я при всем желании не смогу объяснить, что именно меня смутило. Знаю лишь, что своеобразное поведение сигнальщика сразу привлекло мое внимание: при том что его укороченный расстоянием силуэт едва проступал из темноты на дне глубокой выемки, а сам я стоял высоко, купаясь в слепящих лучах закатного солнца, и даже не увидел бы его, если б не прикрыл глаза рукой.

— Эгей! Внизу!

Сигнальщик вновь повернулся, поднял голову и, наконец, приметил наверху меня.

— Могу я как-нибудь к вам спуститься? Надо поговорить.

Он смотрел на меня снизу, не отвечая, а я на него — сверху, и не спешил повторить свой праздный вопрос. Тут под ногами у меня обозначилась легкая дрожь приближающегося состава, но мгновенно сменилась могучим сотрясением земли и воздуха: я даже отпрянул, испугавшись, как бы меня не скинуло на пути. Когда клубы пара от стремительно пронесшегося внизу поезда начали рассеиваться, я вновь опустил глаза и увидел, как сигнальщик сворачивает белый флажок, который только что показывал машинисту.

Я все-таки повторил вопрос. Сигнальщик еще помолчал, не переставая буравить меня взглядом, после чего указал свернутым флажком на некую точку в паре-тройке сотне ярдов от меня. Я отозвался: мол, хорошо, — и пошел туда, а подойдя к указанному месту, внимательно осмотрелся по сторонам и, наконец, разглядел вырубленную в склоне неровную тропу, зигзагом уходившую вниз.

Выемка была на редкость глубокая, с необычайно крутыми склонами. Ее выдолбили в скальной породе, и чем ниже я спускался, тем более влажным и скользким становился камень под моими ногами. По этим причинам спуск мой занял изрядное количество времени, и я успел вспомнить, с какой удивительной неохотой или даже недовольством сигнальщик указывал мне на эту тропинку.

Когда я почти спустился по зигзагообразной тропе и вновь его увидел, он стоял на рельсах, по которым только что прошел поезд, причем с таким видом, словно поджидал меня. Левой ладонью он подпер подбородок, а локоть поставил на прижатую к груди правую руку. Столько в этой его позе было опаски и настороженности, что я невольно замер.

Сойдя наконец на железнодорожные пути, я приблизился к сигнальщику. То был угрюмый человек с болезненно-желтым цветом лица, густобровый и чернобородый. Будка его стояла в самом неприглядном и уединенном месте, какое только можно вообразить. По бокам от путей поднимались щербатые стены из мокрого камня, оставлявшие наверху лишь узкую полоску неба. С одной стороны эта громадная темница, загибаясь, уходила вдаль, с другой — взгляд почти сразу упирался в черный зев туннеля, возле которого мрачно горел красный фонарь. Один вид этого массивного, грозного и неприветливого сооружения вселял уныние. Так мало дневного света проникало на дно выемки, что всюду стоял тяжелый могильный дух и таким холодом веяло из туннеля, будто я попал в загробный мир.

Сигнальщик не шевелился, покуда я не приблизился к нему почти вплотную. Все еще не сводя с меня глаз, он попятился и вскинул руку.

— В каком уединенном месте вы несете службу, — заговорил с ним я. — Оно мгновенно приковало мое внимание! Посетители, верно, бывают здесь нечасто, но редкие их визиты, хотелось бы надеяться, не слишком обременительны? Человек, стоящий перед ним, всю свою жизнь провел в тесных рамках, а теперь, вырвавшись наконец на волю, желает удовлетворить свой недавно пробудившийся интерес к подобным величественным сооружениям.

Примерно с такой речью я обратился к сигнальщику, но дословно не вспомнить: я и без того не слишком хорошо умею завязывать разговор, а тут еще вид моего собеседника не располагал к светским беседам.

Он весьма странно покосился на красный фонарь возле черного входа в туннель, затем с тревогой оглядел все кругом, словно заметил некую пропажу, и, наконец, посмотрел на меня.

По долгу службы ему приходится обслуживать и семафор, не так ли? — спросил я.

Он тихо буркнул:

— А то вы сами не знали!

Когда я вгляделся в его угрюмое лицо и застывший взор, мне в голову пришла чудовищная мысль: то не человек, а дух. Впоследствии я не раз приходил к выводу, что его рассудок мог помутиться от болезни.

Я в, свою очередь, тоже попятился и в ходе этого действия заметил во взгляде сигнальщика опаску или даже страх, отчего мой собственный мигом улетучился и я выдавил улыбку:

— Вы так на меня смотрите, будто я вас пугаю.

— Я все думаю, мог ли видеть вас раньше, — отозвался он.

— Где?

Сигнальщик указал на красный фонарь.

— Там? — переспросил я.

По-прежнему пристально глядя на меня, он ответил утвердительно (не проронив, впрочем, ни звука).

— Но позвольте, дружище, что я мог там делать? Говорю как есть: я там никогда не бывал, можете мне поверить.

— Пожалуй, поверю, — не стал спорить сигнальщик. — Да, поверю.