Комонс (СИ)

"И потому я в этот город возвращаюсь вновь,С худым карманом и в разорванной рубахе.Сюда влечет меня судьба, и здесь живет моя любовь,И обе вместе довели меня до плахи.И вот стою с петлей на шее, и смотрю наверх,Служа бродягам поучительным примером,А сверху смотрит на меня и еле сдерживает смех,И скалит зубы Нотр-Дамская химера.Когда в аду, как всякий вор,Я душу Сатане отдам,

Польет смолою мой костерХимера с крыши Нотр-Дам…»

Вот чем, скажите, не блатняк? А что семнадцатого века – так мы об эпохах не договаривались.

– Жень, ты продолжаешь нас удивлять. – Галина довольно улыбается. – И где ты берёшь такие стихи? Это чьё?

– Так, одна поэтесса. – отвечаю. – В Ёбур… в Свердловске живёт, стилизует свои песни под старинные баллады. Только она мало кому известна.

…да, маме с папой да подружкам в песочнице. Лорке сейчас и семи нет…

– Чай кто-нибудь будет?

Это девчонки. В руках – гроздья стаканов, исходящих паром.

На всех не хватает, а потому стаканы (в штампованных МПСовских подстаканниках) передают по кругу. Горячо, кто-то обжигается и шипит.

– Ну что, застольную? Только уговор: подпевают все!

Осторожно отхлёбываю – мне, как исполнителю, отвели отдельный стакан. И впрямь, почти кипяток.

Откладываю гитару. Это надо петь а капелла. Желательно – хриплыми, сорванными голосами, стуча тяжелыми кружками по дубовой, залитой пивом и бараньим жиром столешнице.

Но, что есть, то есть. Не будем привередничать…

«Сэр Джон Бэксворд собирал в походТысячу уэльских стрелков.Сэр Джон Бэксворд был толстым, как кот,А конь его был без подков.Сэр Джон Бэксворд пил шотландский эльИ к вечеру очень устал.Он упал под ель, как будто в постель,

И там до Пасхи проспал…»

– А теперь – вместе!

И снова, отбивая нехитрый ритм кулаком по столику, отчего пустые стаканы подскакивают и жалобно звякают ложечками.

«…Ай-лэ, ай-лэ, как будто в постель,И там до Пасхи проспал!Так налей, налей ещё по одной,С утра я вечно больной…»

Поезд летит в ночь пунктиром жёлтых огоньков на фоне чёрного бархата. А из раскрытого настежь по случаю невыносимой духоты окна разносится по придонским степям хоровое:

«…и покуда пьёт английский народ,Англия будет жива!

Так налей, налей ещё по одной,Пусть буду я вечно больной.И вечно хмельно-о-ой!..»

Сквозь толпу протискивается недовольная проводница. Нашим наставницам сообщают, что давно пора тушить свет, и вообще, вы беспокоите пассажиров. Это она зря – вагон целиком оккупирован двумя нашими классами, чужие здесь не ходят, хе-хе-хе…

Но спать действительно пора. Прибытие в пять-тридцать одну, встать придётся хотя бы за час – сдать бельё, привести себя в порядок (туалеты запрут незадолго до въезда в санитарную зону города), наскоро перекусить, собраться. Постели давно застелены сероватым вагонным бельём. Девчонки относят пустые стаканы проводнице, и мы по одному расползаемся по клетушкам плацкарта.

До Пятигорска – шесть часов.

2

6 ноября 1978 года.

Поезд «Москва-Пятигорск», глубокая ночь.

Информация к размышлению.

Вагон ритмично постукивал колёсами на стыках. Аст, Милада, да и все остальные давным-давно заснули, убаюканные этими мерными звуками. Женьке же не спалось. Он нарочно выбрал верхнюю полку и теперь лежал на животе, подсунув подушку под подбородок, и смотрел в чернильную мглу за окном, кое-где проколотую далёкими жёлтыми огоньками. Изредка мелькали полустанки – состав проскакивал их, не снижая скорости, и лишь однажды остановился и простоял целых две минуты. А Женька так и лежал, неторопливо прокручивая в голове события двухмесячной давности…