Компания чужаков

Она уснула и проснулась, уткнувшись губами в его тело, голова ее покоилась на ровно вздымавшейся и опадавшей груди Карла. Ниже, под клеткой ребер и плоскогорьем живота, дремал удовлетворенный пенис. Анна потянулась к незнакомцу, ощупывая его, заигрывая, подлизываясь, покуда он не воспрянул вновь. Тогда и Анна осмелела, пробежала кончиком языка по солоноватой коже, натянувшейся на ребрах. Пальцы на ногах Карла поджались, мышцы икр натянулась, дрогнули бедра, живот. Теперь Анна принялась за смятое после сна лицо, сомкнутые веки, приоткрытый, искривленный сладостной мукой рот. Она еле успела поцеловать Карла в губы, прежде чем он взорвался в ее руках.

Перекатившись на бок, Карл выглянул в распахнутую дверь спальни. Анна, совершенно обнаженная, стояла на коленях на диване, упираясь локтями в подоконник, обратив лицо к вечереющему свету. По квадрату неба, видневшемуся в оконной раме, прочерчивали свой путь птицы. Карл охватил одним взглядом виолончель ее тела и устремился к ней. Анна через плечо глянула на Карла и вновь обратила глаза к небу. Он положил руки на подоконник, по обе стороны от ее ладоней, и стал целовать спину, каждый позвонок, поднимаясь снизу до самой шеи и чувствуя губами ее трепет. Не оборачиваясь, Анна протянула руку назад, привлекла Карла еще ближе к себе, уткнулась подбородком в руки, чувствуя, как затвердевают, упираясь в потрескавшуюся краску оконной рамы, ее соски. Руки Карла обхватили талию стройного тела-виолончели, бедра крепко прижались к ее ягодицам, и в этот самый момент колокола зазвонили к вечерней мессе. Карл воспринял это как сигнал к действию и принялся за дело всерьез. Анна изо всех сил вцепилась в подоконник, запрокинула голову, громко смеясь над свершавшимся кощунством; колокола звонили во всю мочь, и оба любовника могли воссылать свои крики багровеющему небу, не страшась быть услышанными.

Обнаженные, они сидели каждый на своем краю дивана, обратившись лицом друг к другу, ее колени зажаты между его коленей, один стакан вина на двоих и одна сигарета. В комнате темно. Карл спросил о ее семье, и Анна принялась рассказывать о своей матери — настоящей, не из легенды — и о Роулинсоне с деревянной ногой (правда, не называя имен). Рассказала о том, как мать сплавила дочь в Лиссабон, чтобы та не услышала, как стучит по ночам деревянная нога, не увидела бы, как с вечера протез оставляют отдыхать у двери, а по утрам натирают воском и полируют, дабы Роулинсон во всей красе отправился на работу. Фосс хохотал, качая в изумлении головой: в жизни не слыхал, чтобы женщина такое говорила! Потом он спросил об отце. Отец умер, и больше о нем ничего не известно. Анна потупилась.

— Давай оденемся и пойдем погулять, — предложила она вдруг. — Вместе. Как обычно делают… после этого.

— Здесь небезопасно, — возразил он. — Не тот это город. Все следят за всеми. А нефть, как ты сама говоришь, дело деликатное.

— Нефть, — повторила она, отводя глаза.

— Одно дело встретиться на коктейле, Анна, однако…

— Я хочу, чтобы ты звал меня Андреа, — перебила она.

— Андреа?

— Не спрашивай. Называй меня так.

Фосс поднялся, выглянул из окна, осмотрел площадь и — насколько хватало взгляда — Сады. Снова уселся на диван и шепнул ей с поцелуем:

— Мне было любопытно, как ты собьешь со следа Уоллиса.

— Ты знал, — сказала она и на этот раз не отвела взгляда.

— Я видел, как ты входила в Базилику.

— В любой церкви найдется несколько выходов, — пояснила она. — И давно ты знаешь?

— Графиня докладывает Волтерсу, — ответил он, сожалея, что и сюда, в их комнату, проникла шпионская работа. Словно завелся грохочущий механизм и уничтожил тишину. — И другие тоже тебя видели.

— Недолго же я продержалась.

— В Лиссабоне все про всех знают, — сказал он и тут же добавил, словно эта мысль только что пришла ему в голову: — Надо продержаться, выжить, уже недалеко до конца.

И забыть хоть на время о Бичеме Лазарде, который летит в Дакар, о другом самолете, который покажется в небе над Дрезденом, когда листья начнут желтеть и багроветь.

— Уже темно, — настаивала Анна. — Пойдем прогуляемся. Ты будешь держать меня под руку. Я кое-что покажу тебе.

— Вместе нам выходить нельзя, — сказал он. И объяснил, как добраться до маленькой церкви в Байру-Алту.

Весь день и начало вечера Оливье Меснель провел на полу своей комнаты. Комната дышала жаром, как доменная печь, а тонкий матрац на кровати был набит какой-то гадостью, вроде костяной муки, так что в любом случае комфортнее было на полу, на протертом коврике. Все равно уснуть он не мог, взвихренные мысли не давали покоя, допрашивали его, словно притаившийся во тьме жестокий инквизитор: с какой стати русские выбрали для этого задания именно его? Как могли подумать, что он, Оливье Меснель, способен сделать это?