Комплекс Чебурашки, или Общество послушания

Есть практики и жесты, которые множество людей осуществляют неосознанно. Как бы их ни определяли – habitus, рутина или ритуалы, – производимые как само собой разумеющиеся, они объединяют людей в группы силой притяжения общего знания. Для подавляющего большинства моих современников не нужно объяснять, в чем суть стихотворения классика советской детской литературы. Речь идет о предновогоднем соревновании в детском коллективе за роль. Из кого выбирают медведя? Почему так остро стоит вопрос, кто будет Снегурочкой? Что вообще мы делаем, наряжаясь «в кого-то»? Зачем нужен этот символический навык? Исполняем ли мы ритуал преображения, продолжая средневековые традиции масленичного карнавала и святочного ряженья, или наполняем действо своим, не описанным М.М. Бахтиным, праздничным смыслом?

Похоже, что современные практики переодевания «в кого-то», домашнего и публичного, индивидуального и коллективного считаются настолько самоочевидными, что про них не написано, или во всяком случае мне не известно ни одной статьи, а тем более монографии. Меж тем тотальность навыка карнавализации неоспорима. Всякий, кто прошел через систему всеобщего образования в СССР, по необходимости или желанию участвовал в коллективных костюмированных представлениях. Школьные спектакли, пионерские фестивали народов СССР, утренники в детском саду, костюмированные политические суды 1920-х годов и новогодние праздники во дворцах культуры – вот самое начало списка культмассовых мероприятий с элементами маскарада.

От публичных многолюдных перформансов отличаются индивидуальные игры-«переодевалки»:

Когда я оставалась дома одна, чаще всего объектом моего интереса становился мамин гардероб и мамины туфли. Но дома я довольно редко оставалась одна. Зато в деревне у бабушки на чердаке дома был старый сундук, в котором были разные-разные старые вещи: парчовые платья бабушек, старые рубашки, юбки…(ж., 1987 г. р., Ленинград);

…Я ужасно любила наряжаться солдатом-стражником. Для девочки – неприемлемо, и, кажется, мама с папой это не одобряли: все-таки девочка. А я обожала ножи, мечи, в общем, холодное оружие. Так вот, каждый вечер (лет в 5–6–7, когда в садике надо было быть снежинкой) я напяливала трусы на голову, обматывала вокруг шеи пододеяльник или простынь и с палкой от швабры маршировала что есть силы. Я мечтала быть всадником (ж.,1984 г. р., Ленинград).

И интимные «переодевалки», и публичные карнавалы используют прием перевоплощения в предписанный и/или желаемый образ. Образ видится как совокупность атрибутов или элементов костюма, специфическая пластика и кинетика, сценарий поведения и регистр речи.

Описание символического навыка перевоплощения, обретаемого при участии в коллективных детских карнавалах, и социальных валентностей этой практики – предмет настоящей статьи. Объектом изучения стали новогодние детские карнавалы-«ёлки» советской и постсоветской эпохи – с 60-х годов XX века до наших дней.

Материалом послужили:

• результаты глубокого интервьюирования, стимулированного списком вопросов (около двадцати разного объема интервью и воспоминаний, более 30 фотографий);^[117]

• данные сайтов воспоминаний о «советском детстве»^[118] (фотографии и высказывания с форумов – от более 70 комментаторов);

• детская художественная литература и творчество писателей, описывающих детские карнавалы во «взрослых» книгах.

Советский новогодний ритуал не раз становился предметом внимания антропологов, фольклористов и литературоведов.^[119] Ритуальная сущность календарного праздника, пожалуй, неоспорима. Известно, что новогодние «елки»-карнавалы устраивались взрослыми для детей в детских садах, школах, на работах родителей, в домах культуры, театрах или в домашней обстановке. Историю и генезис образов, персонажей и сюжетов «елок» я оставлю за рамками данной статьи, сосредоточившись на ином. Нас будет интересовать актуальный ритуальный опыт, который получили мои современники, переживая елочные празднества.