Конармия. Одесские рассказы

В знакомой по «Конармии» лубочной манере выполнены и индивидуальные портреты героев: у Фроима Грача ярко-рыжие волосы и отсутствует один глаз, у его дочери Баськи «громадные бока и щеки кирпичного цвета». Гипербола и литота, яркая цветопись и запоминающиеся детали лежат в основе бабелевского гротеска. Но теперь повествователь ориентируется не на стиль «богомаза» – художника-самоучки, как это было в «Конармии», но на язык устных легенд и преданий, закрепивших народные представления о «героях». Народная память хранит только запоминающиеся картины, более того, очевидно, укрупняет и дорисовывает их. Для народного мировосприятия характерно и особое внимание к костюму, – и все эти черты можно обнаружить в бабелевском цикле, воссоздающем «наивную роскошь» обитателей криминальной Одессы. Так, в одной из сцен на Бене «шоколадный пиджак, кремовые штаны и малиновые штиблеты»; в сцене сватовства он одет «в оранжевый костюм», а под его манжеткой «сияет бриллиантовый браслет». Как подчеркивал в свое время Шкловский, «бандитский пафос и пестрое бандитское барахло так нужно Бабелю, как оправдание своего стиля. Если начдив имеет „ботфорты, похожие на девушек“, то „аристократы Молдаванки – они были затянуты в малиновые жилеты, их стальные плечи охватывали рыжие пиджаки, а на мясистых ногах с костяками лопалась кожа цвета небесной лазури“ („Король“). И в обеих странах Бабель иностранец»[2]

.

Характеристику бабелевского рассказчика как иностранца не следует воспринимать буквально, поскольку, как мы помним, тот является выходцем из описываемого им мира. Что же имеет в виду критик? Когда Шкловский, рассматривая стиль «Конармии», пишет о том, что «Бабель увидел Россию как француз-писатель, прикомандированный к армии Наполеона»[3]

, он, безусловно, имеет в виду особую писательскую технику, или – в терминах самого Шкловского – прием остранения, основанный на подаче знакомого и привычного как странного, чужого, увиденного «впервые».

Такого рода подача материала необходима Бабелю для того, чтобы у читателя был своего рода Вергилий – представитель в незнакомом мире – будь то общество красноармейцев или одесских «героев». При этом повествовательная организация «Одесских рассказов» сложнее, чем может показаться на первый взгляд: между автором и героями оказывается не один посредник, а два. Первый – молодой человек, задающий вопросы второму – старому Арье-Лейбу, выступающему в роли сказителя. В первом – в повествователе-летописце – угадываются автобиографические черты: он молод и носит очки: «Вам двадцать пять лет»; «…на носу у вас по-прежнему очки, а в душе осень…» – говорит ему старый Арье-Лейб. Интерес к мифологии криминального мира выдает в молодом повествователе-летописце собирателя историй – можно предположить, писателя. Есть еще одна черта, роднящая его как с самим Бабелем, так и с героем рассказа, о котором писатель отзывался как об автобиографическом («Историей моей голубятни»), – он увлекается разведением голубей.

Разделение повествующей инстанции на уровни повествователя (летописца) и рассказчика (сказителя) напоминает и ту, с которой читатель знаком по первой новелле романа «Герой нашего времени» Лермонтова (история Бэлы поведана проезжему офицеру рассказчиком – Максимом Максимычем), и ту, с которой встречался в рассказе Горького «Старуха Изергиль». И такого рода совпадения, безусловно, не могут быть отнесены к разряду случайных. Подобно Горькому, своему литературному «наставнику», Бабель сплетает воедино историю и миф. Как и горьковский «проходящий» (так сам Горький называл своего автобиографического героя, изучающего жизнь), бабелевский повествователь принадлежит и одновременно не принадлежит изображаемому миру. Он раскрывается как человек новой эпохи, времени революции – и его идеалы, очевидно, не совпадают с системой ценностей героев и рассказчика, восхищающегося смелостью и бравадой «богатырей» Молдаванки.