Конец Дракона

Иван Ильич нес завернутую в тряпицу мельницу и молчал. Но у меня было такое чувство, что он все время наблюдает за мной.

- Хочу тебе сказать вот что… - прервал молчание Иван Ильич. - Время такое… всякое может случиться. До конца войны могу и не дожить… Мой завет тебе: не бросай скрипку. Раньше не говорил, теперь скажу: ты можешь стать большим музыкантом, настоящим артистом. Береги себя. Главное, помни о пальцах!

За все пять лет обучения старик не похвалил меня и пяти раз. Слова его привели меня в смущение, я не знал, что сказать, и брякнул невпопад:

- Никто не даст вам за эту мельницу ни масла ни сахара. А зачем вы держите в ней фасолины?

- Что? Ах, ты про это? Завалились, верно, с мирного времени.

Развернув тряпицу, он вытряхнул на мокрую землю фасолины. На нежданную добычу жадно набросились взъерошенные воробьи.

- Были и нет, - усмехнулся Иван Ильич.

На площади наши пути расходились.

- Послушай… - начал старик и умолк. Опять я почувствовал на себе его испытующий взгляд. - Об отце имеешь сведения?

- Ничего не знаем, Иван Ильич. С августа…

- Надо надеяться, дорогой, надо надеяться…- Он поежился под струйками холодного дождя. - Куда ты дел свой пионерский галстук?

Вопрос был неожиданный. Я растерялся.

- Понимаю, - сказал Иван Ильич. - Уничтожил. Избавился. Правильно сделал. Пользы от него никакой. Наверное, все пионеры выбросили свои галстуки…

- Все пионеры выбросили галстуки? Да что вы? Не знаете, а говорите! Кто выбросил, тот - трус!

- Постой, не кричи. Фортиссимо здесь неуместно. Объясни все-таки, к чему тебе пионерский галстук? Если фашисты узнают, ты можешь погибнуть из-за него. А ты должен беречь себя. Тебя ждет слава, я уверен, что немцы оценят твой талант. Увидишь!

- Не стану я играть для фашистов! А красный галстук мне нужен! Нужен! Пока галстук у меня, я как будто бы в засаде! Прикажут - и я брошусь в атаку! Только бы приказали!

- От кого ты ждешь приказа? Кому теперь приказывать, коли немцы уже в пригородах Ленинграда и жмут на Москву. Некому здесь приказывать…

- А кто приказал взорвать склад с немецким обмундированием? Кто приказывает расклеивать по ночам сводки Совинформбюро? Кто приказал у деревни Ивановской пустить под откос поезд с фашистами?

Мне показалось, что Иван Ильич не слушает меня, думая о чем-то своем.

- Ладно, не будем спорить,- сказал он наконец.- Приходи завтра на станцию.

- Зачем?

- Увидишь, какую силищу прут на восток немцы. Не устоять большевикам…

- Запугали вас фашисты!

- А ты не боишься?

- Я их ненавижу! И не боюсь, потому что знаю, чем война кончится. Помните, что сказал Александр Невский?

- Ну, что же сказал Александр Невский?

- «Кто с мечом к нам придет ‹-от меча и погибнет!»

- Сказать все можно. Нет, брат, плетью обуха не перешибешь. Завтра на станции сам увидишь…

- Не пойду я никуда!

- Мне нужно, чтобы ты пришел. Слышишь? Обязательно! В конце концов, можешь ты исполнить просьбу своего учителя?!

4

На станции было безлюдно; где-то на дальних путях маневрировал старый паровоз, оставляя за собой клубы черного дыма.

Иван Ильич суетился под навесом, около больших десятичных весов. Тут же высились аккуратно перевязанные фанерные ящики.

- Явился? Молодец! - сказал Иван Ильич. - Садись, сейчас я с этим делом покончу. Впрочем, помоги-ка мне. Надо взвесить все ящики и записать в накладную.

Я устал укладывать ящики на весы.

- Посылочки, - сказал Иван Ильич. - Маслице, сальце, сахарок, ну и вещички, конечно. Немцы посылают нах хаузе. Домой. Женам, деткам. Немцы, милый мой, очень детей любят, просто обожают…

- Вы зачем меня позвали? Хвалить фашистов? «Немцы любят детей!» Забыли Ивановскую? Что там наделали немцы?

- На память не жалуюсь - помню. Загнали людей в деревенскую церковь и сожгли. За связь с партизанами. ..

- А вы знаете, что там были ребята, даже грудные дети?..

- Я и говорю… Они русских детей сожгли, а вещички их аккуратненько собрали. Не пропадать же добру! А теперь отправляют их своим белокурым ангелочкам. В Германию. Дескать, носите, детки, на здоровье, слушайтесь мамочку, не забывайте папочку…

Иван Ильич говорил тихо, почти шепотом, но в голосе его была такая ненависть, что я мгновенно прозрел. Боже мой! Как я мог подумать, что он смирился с фашистами?! Но для чего же тогда он вел эти разговоры о немецкой мощи, об их победах? Неужели испытывал меня?

Иван Ильич повернул на весах какой-то рычажок и стал выписывать накладные.

- Помнишь, какое завтра число? - спросил он, не подымая головы.

- Седьмое ноября…

- Как ты отметишь его?

- Буду играть на рынке…

- Значит, станешь и в этот день пиликать вальсы Штрауса?

- Нет, завтра я буду играть русский романс… Старинный.

- В годовщину Октября - старинный романс? Это все, на что ты способен?

- Вы сначала послушайте. - Я начал тихонько высвистывать мелодию. - Догадались, в чем дело?

- Ничего не понимаю. Отметить Октябрь в тылу врага таким допотопным романсом! Ты, верно, не знаешь его слов. - Иван Ильич закатил глаза и тихонько запел противным фальцетом:

Белой акации гроздья душистыеВновь ароматом полны…