Конец Дракона

Он поднял топор и прошел за шкаф, в дальний угол комнаты. Через несколько секунд Тимка услыхал какой-то треск.

- Чего делаешь? - спросил он безразличным голосом.

- Что надо, то и делаю…

Казалось, Тимка забыл о присутствии товарища. Он лежал с закрытыми глазами и молчал. Не заговаривал больше и Генка. Вскоре треск за шкафом прекратился, оттуда вышел Генка и швырнул к «буржуйке» охапку паркетных плашек.

Тимка открыл глаза.

- Управхоз заругается… - сказал он вяло.

- Умер управхоз… вчера…

Генка сунул паркетины в печь, вырвал из книги страницы и начал скручивать их в тугие жгуты.

- Скрученные дольше горят, - сказал он. - Меня мама научила. Мы теперь всегда так кипятим чайник…

Тимка молчал. Генка только сейчас заметил, как он изменился. Отекшее лицо Тимки стало землисто-серым, губы превратились в тонкие бесцветные полоски. В начале декабря Генка видел на улице, как истощенный голодом человек упал и не мог уже подняться. Через несколько минут он умер. Лицо его было вот такое же, землисто-серое, и на лице с трудом можно было различить тонкие полоски губ…

- Сейчас тебе, Тим, будет жарко! Как в аду! -сказал наигранно веселым голосом Генка. - Вот увидишь.

Он чиркнул спичку, поджег бумажный жгут и сунул его в топку.

- Кружка с водой закипит через пять минут. Приготовьтесь, граф, хлебать наваристый кипяток.

Топка «буржуйки» была открыта, и по стенам полутемной комнаты, точно розовые облака, проносились тени. Как только жгут догорал, Генка подкладывал новый, и тогда тени суматошливо мельтешили по стенам и потолку.

Бодрый тон Генки, потрескивание сухих плашек в печурке вывели Тимку из дремотного состояния.

- Зачем вызывали в школу? - спросил он.

- Елка будет сегодня… во Дворце пионеров…

- Не пойду…

- Там котлету будут давать… с гарниром…

- Врешь! -Тимка приподнял с подушки голову.- Врешь!

- Ей-богу! Каждому дали приглашение и талончик. На талончике написано: «ЗАВТРАК. ЧАИ». Воспиталка сказала - к чаю конфету дадут…

Тимка вскочил.

- Ты почему сразу не сказал? Я пойду… сейчас пойду… пусть дадут мне тоже…

- Не надо тебе ходить… Билет в сумке… выпросил для тебя.

- Дали? Ты правду? ..

- Упросил… Сказал, что ты ушел навещать отца в госпиталь.

- Где талон? Когда идти?

- Сегодня… Через два часа начало…

- Через два часа? Надо сейчас же выходить, а то опоздаем. Давай талон!

Генка стал рыться в сумке. Тимка напряженно следил за каждым его движением.

- Где же он? Где? Куда ты его дел?!

- Сейчас… сейчас… - растерянно бормотал Генка. - Потерять я не мог…

И вдруг Тимка закричал тонким пронзительным голосом:

- Потерял! Ты потерял! Отдавай свой! - Он вскочил на ноги, но тут же в изнеможении опустился на диван и, глядя с ненавистью на Генку, едва слышно прошептал:- Нет… Ты не потерял… Ты сам хочешь все съесть… на мой талон… Отдай!.. Отдай!..

Генка испуганно смотрел на друга.

- Что ты, Тим?! Погоди… Сейчас… Я не мог потерять. Они лежали вместе…

Он стянул варежки, подошел к форточке и снова начал рыться в сумке. Тимка не спускал с него глаз.

- Вот они! Получай свой! - хрипло сказал Генка. Только теперь он понял по-настоящему, в чем заподозрил его Тимка.

- Прощай… Я пошел… - Сгорбившись, по-стариковски шаркая валенками, он направился к двери.

- Постой… Не уходи…

Генка обернулся и хмуро взглянул на друга.

- Это от голода… Не сердись… - забормотал Тимка. - Я уже давно съел хлеб… За два дня вперед… Двести пятьдесят граммов! Я вчера ничего не ел… и сегодня ничего не ел…

Генка испугался. Он знал, как страшно позволить голоду взять верх над своей волей. Суточную норму - сто двадцать пять граммов хлеба - нужно было съедать в три приема: утром, в обед и перед сном. И тот, кто не выдерживал, кто съедал сразу весь свой паек, тот умирал прежде других.

- Как же так, как же так? - испуганно повторял Генка. - Ты же знаешь… Съесть сразу двести пятьдесят граммов!

По немытому лицу Тимки текли слезы. Медленно, останавливаясь после каждых двух-трех слов, он заговорил:

- Проснулся вчера ночью… Метроном стучит часто. .. Опять бомбежка… стервятники гудят… бьют зе^ нитки… Потом бомбы завыли… рвутся где-то… Сначала далеко рвались… А потом ближе… ближе… Дом наш, как мячик, подскакивал…

- Знаю. Я в эту ночь на крыше дежурил.

- Дома никого нет… Мать в госпитале… у отца дежурит. Совсем рядом бомба разорвалась… Я подумал. .. сейчас в наш дом прямое попадание…

- Что ты мне про бомбы! Скажи, почему весь хлеб съел, балда?!

- Я же говорю… Думал, сейчас меня убьет… Меня убьет, а хлеб мой останется… А я умру голодный… А хлеб останется. И тогда я все съел… Весь кусок… Чтобы не умереть голодным.

Генка слушал друга и готов был заплакать сам. Как часто во время страшных ночных бомбежек он думал о том же: «Надо съесть весь хлеб, пока меня не убили…»

Он подошел к «буржуйке», снял жестяную кружку и подал Тимке.

- Ладно! Вставай-ка, барабанщик! Выпей - и пошли! После котлеты козлом запрыгаешь!

Тимка плотно обхватил ладонями кружку с кипятком. Кружка грела пальцы, которым было холодно даже в шерстяных перчатках. Медленно, растягивая удовольствие, он пил маленькими глоточками кипяток. Допив до конца, Тимка поднялся с дивана.