Конец Европы. Вместе с Россией на пути к многополярности

Являясь базовой основой любого общества, этнос тем не менее претерпевает различные трансформации, в результате которых возникают последующие производные от него. Размыкаясь, входя во взаимодействие с другими этносами и становясь участником исторических процессов, этнос становится составляющей более сложного явления, такого как народ, или

лаос в терминах этносоциологии. Народ, также как и этнос, имеет уже скорее не общий язык, а некую общую производную от сложившихся языков влившихся в народ этносов, что определяется терминами койне

, язык, на котором по историческим обстоятельствам говорит народ, или полиглоссы — многоязычие в рамках одного народа. На месте веры в общего предка у народа появляется вера в общую, историческую цель, а сама структура народа обретает более сложную иерархию, возникает кастовая или сословная дифференциация, а сам народ делится на элиты и массы.

Если в общих чертах переложить эту модель на европейскую историю, то можно сказать, что в Европе, как и в других регионах мира, становление народов происходило таким же образом — этносы, или, как их иногда называют, племена, входили во взаимодействие, размыкались (до этого любой этнос представляет собой замкнутую среду), а затем сливались в народы добровольно или через насилие одного этноса над другим. Процесс слияния двух или более этносов в русский народ этнолог и евразиец Лев Гумилёв определял, например, понятием этногенез, то есть становление народа через вхождение в историю, формирования общего языка — койне, — и возникновение внутренней, более сложной по сравнению с этносом, социальной структуры, иерархии. Помимо этого народ (лаос), как правило, открывает для себя Большого Бога, в отличие от малых, «бытовых» богов этноса. Можно сказать, что народ — это базовая структура развитого исторического общества, где этническое начало всё ещё довольно сильно.

Если рассматривать историю Европы линейно, как это, собственно, там и принято, то можно свести всё вышеизложенное к следующей схеме. Этносы сливались в народы, а народы, в свою очередь, входя в историческое взаимодействие между собой, добровольно или через насилие, создавали европейские империи, которые, в дальнейшем, распадались на политические нации, или просто нации. С точки зрения этносоциологии, если народ — это первая производная от этноса, то нация — вторая производная, имеющая свои, иные, нежели чем у этноса или народа критерии. Один из самых авторитетных исследователей вопроса о происхождении политических наций Эрнест Геллнер показал в своих исследованиях, что нации возникают в контексте появления буржуазных государств, где доминирует третье сословие — торговцы, ремесленники, землепашцы. Концепт нации становится приоритетной формой организации общества Нового времени, главным субъектом которой является атомарный индивид, или гражданин, он же горожанин, бюргер, буржуа. Геллнер показывает, что в основе нации лежит не миф, как у этноса и, отчасти, народа, а сознательная мистификация. Таким образом, нация есть искусственный конструкт, возникший в Новое время в буржуазных государствах Европы, пришедших на смену империям. В национальных государствах этнос присутствует как бы нелегально, ненормативно, на уровне социального бессознательного, в качестве вытесненного и цензурированного элемента коллективного подсознания, как об этом писал другой европейский социолог Энтони Смит. Туда же, на переферию, вместе с этносом вытесняется сакральность, а в дальнейшем вместе с народом — Бог, вера, Традиция. Пришедший на смену философу и герою буржуа несёт за собой другие ценности. Таким образом, наша цепочка продолжается — этносы сливаются в народы, народы создают империи, империи распадаются на национальные государства.

Можно рассмотреть эту последовательность иначе, через смену исторических циклов, осуществляемую посредством кастовых или сословных революций. Эпоха жрецов и философов заканчивается тогда, когда им бросают вызов кшатрии — войны и герои, утверждающие, что это именно они проливают свою кровь за идеалы, в то время, как жрецы лишь молятся за них, а философы «только лишь» мыслят, созерцая Идеи, идеальные образы бытия. Революция кшатриев возносит на вершину власти королей и воинов, потеснив клир и философов. Но и их время приходит к концу, войны заканчиваются, и вот уже третье сословие, вайшьи и буржуа, предъявляют им претензию — мы создаём весь материальный достаток в то время, пока вы в перерывах между всё более редкими и ничем не обоснованными (за неимением святости и веры) войнами разлагаетесь на пирушках, праздно кутя и тираня население. За революцией кшатриев следует революция буржуа, сменивших королей и героев на пьедестале власти, чтобы, в свою очередь, быть свергнутыми классом пролов, кастой шудр и рабов. Или не свергнутыми? В любом случае, вслед за пролетарской революцией грядёт революция чандал, последних, никчёмных людей, который не молятся, не сражаются, и ничего не производят.