Конец пути

– О да, скажешь. Естественно, скажешь. Но медленно. Впереди у нас длинный разговор, но пока что нас ждет ритуал жертвоприношения. От того, что сделаешь, будет зависеть, как умрет твой друг. В муках от яда жаловицы или быстро? Под кнутом, а затем со стеклянным клинком в животе, если будешь молчать или врать? Но сперва мы должны накормить Праматерь.

Он кивнул двум Отверженным, которые выступили из темноты. Те отстегнули не сопротивляющегося Н’Деле от рамы и поволокли его в темноту.

Удулай же по очередному кивку жреца пошел вглубь пещеры, где встал над колодезным отверстием, из которого бил помаргивающий отсвет и доносилась песня – хор нескольких высоких голосов. Брякнули цепи, сверху съехала кукла жуткого демона, и если бы я не был в таком вот состоянии, то наверняка бы испугался, но сейчас мне было все равно. Удулай потянулся между развевающимися полосами муслина и достал оттуда кожаную упряжь, а потом начал в нее облачаться.

Двое измененных отстегнули мою цепь и потянули меня, совершенно безвольного, по коридору вниз. У одного из стражников был высокий череп, покрытый сверкающей белой кожей и красными наростами, похожими на жабры, а второй вонял козлом и постоянно скалил серебрящиеся, словно сталь, зубы, торчащие из лишенного губ рта. Я подумал, что наверняка уже мертв и попал теперь в ад державы демонов, вот только еще не до конца это понимаю.

Меня отвели в пещеру, где я раньше молился, ту, с вырезанной в стене нишей для алтаря и статуей Праматери. Статуя, освещенная множеством светильников, сверкала от воды. Раньше она казалась бесформенной и едва напоминала человеческую фигуру, но теперь, подчеркнутая светом и подвижными тенями, выглядела пугающе, даже глаза ее всматривались, казалось, в людей, стоящих поблизости, с накрытыми головами и означенными темными полосами лбами. Был это довольно мрачный взгляд чего-то жутко древнего, что выползло из глубочайших пропастей, чтобы пожирать и требовать жертв.

В стороне, за густой порослью каменных шпилей, я видел скорченных голых людей, глухо стонущих сквозь воткнутые во рты камни. Ноги мои сделались словно из железа, а измененные, вывернув мне руки, поволокли меня, тянущего стопы по земле, бросили на колени сбоку от алтаря и снова пристегнули мою цепь к железному кольцу на полу.

Отрубленные головы, что раньше украшали алтарь, были перенесены к постаменту вокруг статуи и смотрели на меня помутневшими глазами, словно рыбы на базаре.

Песня росла и опадала, а несколько десятков мужчин, которые дали себя соблазнить жестокой религией моей страны, вторили ей, подпевая без слов.

Жрец вошел в пещеру меж верными, что падали перед ним на колени и протягивали руки. Те, кто стоял ближе прочих, пытались целовать край его плаща. Напротив меня, по другую сторону от алтаря, стоял на коленях Н’Деле, скованный точно так же, как и я, трясясь и шипя сквозь зубы от боли. Я опустил взгляд, не в силах вынести этого зрелища.

У меня уже не осталось сил, я ничего не чувствовал, и казалось мне, что я не сумел бы ничего сделать, даже если бы вдруг оборвались сдерживающие меня цепи. Я стоял на коленях и равнодушно смотрел, как двое обнаженных до пояса измененных со знаком двух лун, начертанным кровью на груди, волокут первого из узников, отчаянно дергающегося, пинающегося и издающего вопли сквозь камень во рту.

Еще двое схватили несчастного за ноги, вчетвером они подняли его высоко над толпой, после чего растянули на алтаре. Жрец широко развел руки, держа в ладони взблескивающий стеклом Коготь.

– Нынче узрите истину! – крикнул он. Верные склонили головы еще ниже, целуя скалу под ногами. – Этот алтарь оросит кровь неверных, как вскоре – улицы этого проклятого города! Увидите сердца неверных, мы накормим ими Праматерь, а она пришлет одного из своих подземных демонов, который явится в своем жутком виде здесь, перед вами, и станет пророчить вам будущее.

Он взмахнул клинком к потолку, где находилась щель, соединенная с пещерой выше, где стоял Удулай Гиркадал, застегивая пояса упряжи, переодеваясь в одеяния демона и его маску. Когда наступит время, он спустится на веревке к обрызганному кровью памятнику, накормленному сердцами, и станет пророчествовать.

Истину.

Вокруг будет полно дыма и пара, будет таинственно сверкать пламя. Они поверят. Поверят во все. А потом пойдут убеждать других, заражать их своей истовостью и рассказами о том, что отныне никто не будет в одиночестве и никому не придется ни о чем заботиться, потому что храм даст ему все. Что не нужно будет завидовать, поскольку у всякого будет всего поровну.

А потом город падет. Чтобы все сделалось единым.