Конец российской монархии

Впервые я увидел его в Ставке в 1914 г. Очень скромно одетый, в статском костюме, с тихой поступью и заискивающим видом, он всегда неожиданно появлялся у нас за завтраком или обедом и потом столь же незаметно исчезал. В пользу его мне говорила лишь фамилия, которую он носил и которая напоминала о его знаменитом родственнике, кажется, даже отце, известном профессоре С. П. Боткине[144]. Я лично относился к молодому Боткину с большим предубеждением, но его принимали и с ним вели отдельные беседы как Верховный главнокомандующий, так и начальник штаба… Так как лицо это владело где-то в Финляндии дачей, то у меня сложилось мнение, не знаю, правильное или нет, что он являлся негласным осведомителем о финляндских и шведских настроениях.

Прошло два года. В конце 1916 г. я в роли начальника штаба Северного флота снова встретился с тем же Боткиным. Он приехал в Псков к генералу Рузскому, тогдашнему главнокомандующему войсками этого фронта, с именным высочайшим повелением легализировать его положение путем особого приказа по войскам фронта в какой-то особой роли защитника и покровителя русских интересов в Финляндии, где, однако, существовали и действовали все законные военные и гражданские власти. Хорошо помню, что ему присваивалась особая форма одежды и какая-то печать.

Положение генерала Рузского было очень трудным. С одной стороны, именное высочайшее повеление, с другой — полная нелепость создавшегося положения.

Молодой Боткин оказался на этот раз очень настойчивым и покинул Псков лишь тогда, когда получил на руки один экземпляр приказа с перепечаткой высочайшего повеления Верховного главнокомандующего. Другой экземпляр такого же приказа был отправлен для сведения старшему войсковому начальству в Финляндии.

Проявилась ли еще в чем-либо деятельность упомянутого лица — неизвестно, но факт получения от государя, минуя начальника его штаба, столь странного, чтобы не сказать больше, документа заслуживает того, чтобы быть отмеченным. Этим фактом хорошо рисуется то влияние, которое могли проявлять в данный период времени безответственные лица, минуя всех и вся…

ВСЮДУ «ИЗМЕНА»

Распростившись со Ставкой, я приехал в Петроград, чтобы провести предоставленный мне короткий отпуск в своей семье.

По долгу службы и в силу моих личных отношений я посетил среди других лиц военного министра генерала А. А. Поливанова и М. А. Беляева[145], исполнявшего обязанности начальника Генерального штаба в военном министерстве.

Поливанова я знал очень давно: еще по совместной службе в Главном штабе в период японской войны. Несмотря на некоторую неискренность его характера, я высоко ценил этого человека: его ум, способность организовать и вести работу. Мне казалось поэтому, что назначение его на должность военного министра в период войны, когда от занимающего этот пост лица требуется развитие исключительно административно-хозяйственной деятельности, являлось вполне соответственным. В войсках генерал Поливанов давно уже не служил, и поэтому вопросы современного обучения, воспитания и быта войск ему были знакомы мало.

Поливанов встретил меня очень деловито: он долго и внимательно расспрашивал о положении армии, ее нуждах и вероятных перспективах ближайшего будущего. Он поинтересовался также моим мнением о предполагавшемся назначении бывшего главнокомандующего Северо-Западным фронтом генерала Жилинского на пост нашего военного представителя при французской армии. Я ответил, что так как наступление в Восточную Пруссию, несмотря на происшедшую у нас катастрофу, значительно облегчило положение наших западных союзников, то в предполагаемом назначении с точки зрения Франции, по-видимому, нельзя найти ничего не соответственного. Тогда же я узнал, что генерал Жилинский считал меня главным виновником своего отчисления от командования войсками фронта, что на самом деле было неверно, ибо мысль об освобождении генерала Жилинского от занимаемой им должности была впервые выражена государем в телеграмме Верховному главнокомандующему великому князю Николаю Николаевичу. Правдой было только то, что в моем распоряжении не имелось данных, кои я мог бы предъявить в объяснение той бездеятельности, которая, несомненно, была проявлена руководящим органом управления армиями Северо-Западного фронта в начальный период войны.

М. А. Беляев, мой школьный товарищ, при встрече со мной по свойственной ему привычке говорил долго сам, изображая тяжелое положение фронта (будто, оно могло быть мне неизвестно!) и причины его необеспеченности снабжением.

— Ну что делать? — добавил он, пожимая мне на прощание руку. — Против исторического хода событий не пойдешь, и мне жаль, что тебе несправедливо приходится нести бремя судьбы, вытекавшей в 1812 г. на долю Барклая[146].

Я долго не мог постигнуть до конца смысла этих слов. Что существует и культивируется неудачная попытка проведения параллели между событиями 1915 г. и Отечественной войной 1812 г., я знал хорошо. Мне неясно было только, в ком надеются обрести нового Кутузова и где будет найдено новое Тарутино?