Конец сказки

«Какие, такие ящики? Какая водка в метро», – удивился Андрей, уловив эту фразу краем уха, на грани слышимости, как радиолюбитель начала века – позывные-фантомы с «Титаника». Он медленно уплывал в темный тоннель, наводивший на мысли о метрополитене. Именно уплывал, как воздушный шарик, по воздуху. Его сильно мутило, вероятно, вследствие невесомости, вроде той, что здорово напугала коротышек на страницах книги Носова,[52] которую ему в детстве читала мама. После того, как чертов Незнайка украл у Знайки Лунный камень, это он отлично помнил, коротышки полетели в разные стороны, потому что земля перестала их притягивать. Теперь, много лет спустя, она перестала притягивать самого Андрея, хоть тогда, в детской, ему казалось, что это невозможно. Как это, пропало притяжение? Такого не бывает.

«Вестибулярный аппарат ни к черту, –

констатировал он, – значит, не возьмут в космонавты. Ну и наплевать». – Голоса Дока и Жоры долетали до него из того места, которое он недавно миновал, и постепенно становились все глуше. Там был свет, тут тьма, естественно, ведь его влекло в тоннель.

– Тебя послушать, Жора, так нам с тобой надо не парня с того света вытягивать, а самим бежать, сломя голову, куда глаза глядят.

«Кого, интересно знать, они вытягивают, если я тут лечу себе, по туннелю, никого не трогаю, словно гребаный воздушный шарик? Странные, какие-то парни…»

Тело Андрея на кушетке шевельнулось, вздрогнуло, и расслабилось. Он ощутил легкое прикосновение к запястью, коснувшаяся его рука была в тонкой медицинской перчатке.

– Черт, у него, кажется, пульс пропал, – сказал голос доктора. – Дай мне… Нет, лучше я сам. – Док потянулся за серым пластиковым «дипломатом», зазвенели перебираемые ампулы. – Живо шприц подай! – скомандовал Док. Эти его слова донеслись совсем издалека, из-за поворота тоннеля, который он только что миновал.

– Подай-ка мне, живо…

Андрея подхватило и понесло. Тошнота не исчезла. К ней еще добавился холод, от которого кожу, должно быть, усеяли мурашки. Головокружение мешало ориентироваться в пространстве, которое, впрочем, тоже как бы исчезло. Сначала Андрей еще различал своды, представлявшиеся крепкими и одновременно призрачно эфемерными. Бандура хотел их пощупать, а потом вспомнил, что руки-то в гипсе, значит, разве что носом.

– Умирает… – сказал Жора спокойно, это была последняя фраза, которая долетела из операционной. Воздух тоже, казалось, исчез вслед за гравитацией, значит, Андрей очутился в вакууме, точно космонавт Леонов, который первым вышел в открытый космос. Это было логично, отсутствие атмосферы. Если сила всемирного тяготения накрылась, то и воздуху самое время улетучиться? С другой стороны, «Чем же я тогда, спрашивается, дышу? Если ни баллонов за спиной, ни загубника во рту, ни, скажем, скафандра?» — предположил Бандура, проваливаясь все глубже и глубже в эту пустоту, туда, где, похоже, вообще ничего не было.

* * *

Он понятия не имел, сколько времени длился этот странный полет, похоже, время пропало вместе с остальными составляющими бытия. Абстрактное время величина, или нет, этого Бандура не знал, но оно тоже исчезло. Его полет мог продолжаться час, но, с таким же успехом могли истечь сутки, месяц или год. – «Что это вообще за понятия, если не стало не Земли, ни Луны, ни Солнца?».  – Кажется, в дороге Андрей несколько раз терял сознание, если такое возможно во сне, когда ничего, кроме сознания нет, оно не держится в теле, поскольку то далеко. Вокруг была мгла, серый туман, он двигался через него, не прилагая при этом никаких усилий. Наконец, мрак немного расступился, и Бандура обнаружил себя в странном, невиданном месте.

«На земле таких нет», – почему-то сразу решил Андрей.

Андрей подумал о станции подземки, хотя сходство было, наверное, притянуто за уши. Куда бы ни посмотрел Андрей, на чем бы ни остановил свой взгляд, все здесь носило отпечаток какого-то совершенно иного, чуждого привычной реальности мира. Возможно, место и вправду было в какой-то степени станцией, но поезда тут ходили между пунктами, не нанесенными на географические карты. Станцию скупо освещал тусклый, совершенно безжизненный свет, в котором, по мнению Бандуры, не было ничего земного. Запахи, кстати, отсутствовали напрочь, а звуки были, но без эха.

«А под здешними сводами, чувак, эхо должно быть обалденным, точно тебе говорю».