Конец сказки

Выход затягивала паутина. Липкие вервия сплетались хитрым рисунком и были по-своему очень красивы. Но этого никто не замечал, поскольку все смотрели на хозяина паутины – огромного, раздувшегося мизгиря.

– А мне ведь еще странно было, что Кащей так мало кустодии в казне оставил… – пробормотал Яромир. – При его-то алчности… Вот оно чем пахло-то, оказывается…

Его не слушали. Глаза не могли оторваться от восьминогого чудовища. Иван вытянул из ножен меч, но не поднимал, оторопело моргал только. Невидимый Врыколак, громадные Косари, даже кошмарный Кобалог не казались так ужасны, как этот насекомый сторож.

С виду мизгирь походил на обычного мизгиря, что прячутся по темным углам, плетут паутину, да мух в нее ловят.

Но только с виду.

Был он больше медведя, больше быка, больше любого зверя, которого Ивану доводилось видеть. Когтистые лапы резали камень, как трухлявое дерево. Зазубренные жвалы сочились ядом. Сзади торчало жало, как у осы. А рассыпавшиеся вкруг главы очи были черным-черны, и светились хладной бездушной злобой.

Неизвестно, где Кащей добыл себе этакого казначея. Возможно, из самой Нави вызвал. А возможно, сам взрастил, кровью вспоил человеческой.

Но из всех его страшилищ он – уж верно, самый страшный.

Любит ведь свою казну Кащей. Больше самой жизни своей дорожит. Вот и поставил на охрану милого злата такого стража, надежней которого сыскать не сумел.

Он и впрямь оказался надежен. И хитер. Когда тати-хитники вошли – не напал сразу, не обнаружил себя. Не захотел спугнуть. Впустил, позволил свободно бродить, терпеливо ждал – а сам тем временем закупорил единственный выход.

Теперь попробуй скройся от него.

– Кхтто сютта явилсся бесс сспросса?.. – издал скрежещущие звуки мизгирь.

– Да заблудились мы просто, батюшка-мизгирь! – ударила ему челом Василиса. – Ни единой монетки не взяли – хоть обыщи! Отпусти нас живьем, сделай милость!

Восемь пустых глаз остались пустыми. Мизгирь спустился на пол и пополз к людям. Двигался он так бесшумно, словно был соткан из ветра. Мохнатые лапы мелькали, точно спицы в колесе.

И на жвалах уже выступили капельки яда.

Яромир кувыркнулся через голову, подымаясь волколаком. О Кащеевом казначее он раньше не слыхивал, но понимал уже – эту тварь не заболтать, не заморочить. Бежать тоже некуда.

Остается только драться.

– Зайди слева, а ты справа! – рявкнул оборотень, бросаясь вперед.

Иван с Синеглазкой расторопно подались в стороны. Зайцами порскнули. А Яромир прыгнул вперед – да так прыгнул, что блоха бы обзавидовалась. Скакнул через морду мизгиря, приземлился на жирной спинище.

И как начал ее когтями драть! Как вцепился! Исполосовал всю шкуру – да жаль, толком мизгирь того и не заметил. Прочна шкура-то оказалась – прочней коры дубовой.

Словно панцирь черепаховый или улиты домик.

Он еще и дергал брюхом, искал сбросить оборотня или дотянуться жалом – да не получалось. Скользил Яромир, телепался, но падать не падал.

Иван с Синеглазкой тем временем помахивали клинками, старались подобраться ближе. Но чудище огрызалось, отмахивалось лапами, клацало жвалами, плевалось ядом и паутиной. Покамест княжич с богатыркой целы были, да ведь и мизгиря они даже не задели.

Удивительно быстр и ловок оказался Кащеев казначей. Вроде и огромен, и жирен, и неуклюж как будто – а не возьмешь, не тронешь.

Иван все порывался до одолень-травы дотянуться, пожевать ее – но восьминогий страховидл как чувствовал. Только княжич руку за пазуху – а он уж к нему, уж рвется цапнуть, руку эту самую отхватить.

Жвалы-то у него иззубрены, как две пилы.

Василиса стояла поодаль. В отличие от Синеглазки, она и кинжальчика в руках не держивала. Так что отступила на три дюжины шагов, прижалась к самой стене и думала, ломала голову – как этого мизгиря одолеть, что за премудрость против него сгодится?

Княгиня тряхнула на пробу пальцами, воззвала мысленно к Перуну, к молоньям его чародейным – да только в ногтях закололо.

Обождать надо, покуда силы вернутся. Слишком недавно Василиса бабой-ягою стала, много с чем не освоилась покамест.

А с чем и освоилась – то не в полной мере еще слушается.

– Гхосстти нессваные, гхосстти… – проскрипел мизгирь, теребя передними лапами друг о друга. – Бесс сспросса явилиссь… Мерттвы ссттанетте…

Веяло от нечистой твари и впрямь смертью. Тленом могильным дышал мизгирь, холодом загробным.

Словно сызнова в Навь спустились.

Темно было в казне, как в склепе. Две тусклых лампадки и ведьминский светильник еле-еле рассеивали мрак. В этом слабом свете поблескивали клинки – булатный Самосек Ивана и красного железа сабля Синеглазки. Наскакивали они на мизгиря, как псы на медведя – отпор получали, сами отпрыгивали. Яромир продолжал удерживаться у чудища на спине, терзал того когтями и зубами.

Не выходило у мизгиря троих сразу превозмочь. Слишком крепки орешки оказались. И в какой-то момент он просто вильнул брюхом, оттолкнулся всеми лапами – да и перескочил чрез Синеглазку, снова запрыгнул на стену. Яромир на скользкой шкуре не удержался, свалился – а мизгирь уж исчезал наверху, в безмерной тьме, куда не доставали лучики лампад.