Конец сказки

Иван с Синеглазкой взлетели споро, тоже почти не сбавляя бега. Вдвоем они подобрали, подтянули к себе Василису. От аж тройной тяготы Яромир едва не закряхтел – не Горыныч он все-таки, целую дружину на спине возить. Это братке Бречиславу было бы впору, а не ему.

Но сладил, справился. И побежал дальше – хоть и не так споро, как мог бы налегке, но все шибче, чем бежал на человечьих ногах.

Пока он превращался, пока люди на него взбирались, Кобалог сократил разрыв до дюжины саженей. Но теперь тот перестал сокращаться – и страхолюд бешено взревел. Он принялся дуть беглецам вслед – и от дыхания Кобалога падали деревья.

– Человек-человек, я тебя съем!!! – раздался страшный рев.

– В глаза ему не смотрите! – выкрикнул Яромир. – Кобалог, Адская Голова, Навью рожденный, смерть несущий!..

В глаза чудищу никто и не смотрел. В них еще попробуй взгляни – они ж по бокам, как у птицы. Обернувшийся Иван не видел ничего, кроме быстро-быстро мелькающих пастей – клыкастых черных зевов. Таращась на них, как зачарованный, он нащупал за пазухой скатерть и вопросил:

– Яромир, а самобранку нельзя попросить молока сделать?! Вот такенный кувшинище чтоб был!

– Зачем?! – изумился оборотень.

– Да в него плеснуть! Он же тогда размякнет небось! И катиться не сможет!

– Ваня, ты башкой ударился?! – крикнула Василиса. – Это тебе что, хлеб черствый?! Ты бы еще в Кащея плеснуть предложил!

– А плесни! – проревел Кобалог. – Прямо в пасть плесни! И сам следом прыгай!

– Яромир, быстрей беги, еще быстрей! – тоненько завопил Иван и даже ударил его ножнами.

Яромир лишь чудом сдержался, чтобы не ответить грубостью. Впервые за время знакомства ему захотелось Ивана цапнуть. Хотя и нельзя оборотню человечину, ни в коем случае нельзя.

Да и некогда было – сзади хохотал Кобалог. Смех его звучал странно, прерывисто – пасти накатывались на землю, смолкали, тут же снова оказывались сверху. Сколько их у него всего, было и не сосчитать – слишком быстро мелькали.

И с каждой минутой смех становился все громче. Яромир без труда обгонял коня, но до Кобалога все же не дотягивал.

И тот приближался – по чуть-чуть, по вершку, но приближался.

– Ой, поляна с белыми грибами! – воскликнул Иван.

– Какие еще грибы, березень на дворе… ой, и правда!.. – ахнула Синеглазка.

Поляна и впрямь открылась дивная, сказочная. На деревьях листва изумрудная, в ветвях птицы перелетные щебечут, в траве грибы да ягоды виднеются.

Кобалог аж от погони отвлекся – принялся кататься по сему изобилию, сжирать все бездонными пастями.

– Вот ведь гнида какая! – возмутился Иван. – Яромир, стой, я его рубану!

Оборотень даже не ответил. Впереди уже виднелся частокол, а за ним – древняя изба. Вросшая в землю, почерневшая. Одинокое оконце светилось совиным глазом.

– Туда! – дернула Яромира за шкирку Василиса. – К Буре-яге небось не сунется!

И впрямь – замедлился Кобалог. Оборотень-то частокол перемахнул, а вот чудище в сторону отвернуло. Принялось кататься вокруг избы кругами, да рычать гневно.

– Эк-кая страсть!.. – аж икнул от волнения Иван. – Бывают же страхолюды на свете!

– Ничего, сюда ему дороги нет, – подбоченилась Василиса. – Сюда даже Кащею дороги нет.

Спешились. Яромир снова оборотился человеком и подошел к частоколу. Оттуда, из-за увенчанных черепами кольев, на него глянул огромный глаз. Иван тоже подошел, тоже глянул и потянул Самосек из ножен.

– Ща я его ослеплю-лю!.. – пригрозил он, все еще икая.

Кобалог отпрянул. Яромир укоризненно посмотрел на княжича и сказал:

– Ты предупредил-то его зачем?

– Да… я думал, он глупый.

– Ты тут единственный дурак, – бросила ему Василиса.

– Ну дурак, ну и что?! – так возмутился Иван, что даже икать перестал. – Зато у меня уд больше конского!

– Дуракам счастье…

Кобалог тем временем продолжал кататься по ту сторону частокола. Полянка уже стала голой и пустой.

– Ишш, ишш!.. – раздался голос со ступеней. – Вот ведь скотина проклятушша!.. Усе пожрал, ровно хомяк какой! А я-то, стара, старалас, садила, поливала, грибницу из леса носила, высаживала!.. Ишш!..

Кобалог остановился, повернулся к избушке и прогремел:

– Ты, старуха, лучше ко мне сюда выйди, не прячься! Я тебя съем!

– И охота тебе кости грызть, – хмыкнул Яромир насмешливо. – Поздорову, бабушка. Батюшка мой о тебе много рассказывал.

– Только доброе, надеюс? – прищурилась Буря-яга.

Иван уставился на нее обомлевши. Двух баб-яг он уже видал, двух встречал, с двумя знакомство водил. А это, значит, третья, самая старшая и могучая.

И самая страшная. Первые-то две – бабки как бабки. Овдотья Кузьминишна вообще обычная старушка, благообразная даже, чепчик носит. Яга Ягишна – старуха уже жуткая, пугающая, но и таких все же можно на завалинках увидать.

А эта, третья… словно упырь какой, не человек. Одна нога – костяная, одна рука – сухая, зубы кривые и гнилые, глаза вовсе ни зги не видят, бельма пустые. Одета в лохмотья грязнущие, кожа как кора дубовая, из ноздри сопля до подбородка свисает.

Василиса торопливо подошла к старухе, утерла ей нос ширинкой атласной. Остальные тем временем оглядывались, дивились чудесному месту.