Конец Смуты

– Послов обижать – грех, – продолжал Никита, – только теперь-то он не посол и за слова свои поносные ответить должен!

– Пся крев! Быдло! Холопы взбунтовавшиеся! Варвары бессмысленные! – разразился ругательствами шляхтич, ухитрившийся вытолкнуть кляп языком, – вы только обманом воевать горазды да предательством! А случись в поле сойтись, так все ваше войско поганое одна гусарская хоругвь в грязь втопчет…

Стоящий рядом Анисим Пушкарев покачал головой и незаметно ткнул шляхтича в бок, оборвав того на полуслове.

– Никита Иванович, сделай милость – подойди, пожалуйста, – заговорил невесть откуда взявшийся Михальский.

– Корнилий, – удивился, подходя к нему царский кравчий, – а ты как здесь оказался? Государь с кем?

– Государь с фон Гершовом, будут скоро, – почтительно отвечал ему Михальский и тут же перешел на яростный шепот: – Никита, ты за каким нечистым этого дурака сюда притащил?..

– Да как же, – удивился тот, – он государя всяко бесчестил…

– Вот и удавил бы его по-тихому! Ты посмотри, что он кричит, думаешь, он постесняется государю еще раз неподобное наговорить?

– Вот сразу за все и повесим.

– Ну а сюда его зачем тащить? Ты что, Иоганна нашего не знаешь – велит еще, чего доброго, дать ему саблю да рубиться с ним вздумает, а оно нам надо?

– Государи с холопами не бьются… – неуверенно протянул Вельяминов.

– Это у вас не бьются, а в Европе и не такое бывало! К тому же теперь его хоть в поединке убей, хоть на плаху положи, а все одно скажут, что варвары-московиты пленного убили. Так что тащили бы вы его куда подалее отсюда, пока государя нет!

– Уже есть!.. – скрипнул зубами Федька, заметивший царя, подъезжающего со свитой.

– Что случилось? – полюбопытствовал государь, глядя на бородатые физиономии собравшихся.

– Челом бьем, великий государь, – прогудел Шемякин вместе с остальными собравшимися, – суда просим!

– Час от часу не легче – какого еще суда?

– Да вот, государь, – выступил вперед Пушкарев, – попался нам в руки вор Чаплинский, который на тебя поносные слова говорил в кремле. Но тогда он послом был, и на голову его укоротить нельзя было, а сейчас – в самый раз.

Едва полуголова договорил это, как стрельцы выволокли шляхтича и поставили его перед царем на колени.

– Да и сейчас вроде нельзя, я всем пленным жизнь обещал, – отвечал царь скучным голосом.

– Прости, государь, – внушительно проговорил постельничий, – на все твоя воля! Велишь казнить вора – казним! Помилуешь – отпустим. Вот только негоже таковое спускать.

Собравшиеся вокруг тут же подтвердили его слова одобрительными выкриками. Тем временем шляхтичу удалось отдышаться.

– Проклятые схизматики, дайте мне саблю, и я научу вас разговаривать с благородным шляхтичем!.. – хрипя, выдохнул он.

– Что же ты так убиваешься, болезный? – участливо спросил государь тяжело дышащего Чаплинского. – Ты же так никогда не убьешься!

– О, ваше королевское высочество, – сплюнул тот кровь, – вы одержали победу с помощью предательства, но, клянусь честью, она будет для вас последней, со времен Грюнвальда мы не раз били немцев, побьем и на этот раз.

– Ну-ну, – хмыкнул в ответ царь.

– Казнить бы его надо, государь, за такие поносные речи, – прогудел Шемякин.

– Шутов не казнят.

– Шутов?

– Ну да, я же ему шапку шутовскую пожаловал, – пояснил царь и обратился к шляхтичу: – Чего ж не носишь?

– Легко оскорблять безоружного…

– У тебя было оружие и гарнизон был. Вот только ты, вместо того чтобы воевать, – пьянствовал. Хочешь благородной смерти? Не выйдет!

Сказав, словно пригвоздив поляка к столбу, царь отвернулся и пошел было к своему шатру, но от гнева покрасневший как рак Чаплинский крикнул ему что-то в спину на непонятном языке.

– Что ты сказал, тварь? – немного удивленно переспросил государь.

– Ты слышал!

– Развяжите его, – тоном, не предвещающим ничего доброго, велел стрельцам Иван Федорович, – затем дайте саблю и расступитесь.

Те, помявшись, исполнили и теперь вопросительно смотрели то на царя, то на Вельяминова с Михальским.

– Ваше величество, позвольте мне… – вышел было вперед Корнилий, но поляк лишь презрительно сплюнул.

– С быдлом драться не буду! Ты думал, я тебя не узнаю? – проговорил Чаплинский, скинув кунтуш и разминая запястья.

– Казимеж, назад! Это теперь мое дело.

– Эх, старый я дурень!.. – воскликнул Шемякин и неожиданно для всех, сделав шаг вперед, бросил в лицо поляку свою боевую перчатку – голицу.

– Пся крев! – крикнул взбешенный хорунжий и бросился с саблей на постельничего.