Конец света в Бреслау

Вроцлав утонул в мягком пухе снега. На Сандштрассе было безветренно и тихо. Иногда заурчал какой-то автомобиль, изредка звякали сани. Даже скрежет последних трамваев, скользящих в сторону Ноймаркета и Центрального почтамта, приглушен был мягким фильтром метели. Окна монастыря норбертанов (премонстрантов) блестели приятным теплом. Мок наблюдал это все через окно старого монастыря Августинцев на Песчаном острове, где находилась Университетская Библиотека, и далеко ему было до настроения радостного праздничного ожидания, которым казался охваченным весь город. Не интересовал его Песчаный мост и Гимназия святого Матфея, ни Минералогический Музей. Интересовали его освещенные елками окна бедных особняков, расположенных по периметру Риттерплац, где усталый отец, ожидая ужина, откладывает в сторону трубку, дымящуюся дешевым табаком, и подбрасывает сидящих у него на коленях детей, которые радостно вскрикивают, а их дикие возгласы не раздражают ни отца, ни подпоясанную фартуком мать, которая ставит на горячую конфорку горшок с мужниным супом; каждый день одно и то же — крупник с копченостями, довольная и сытая отрыжка, поцелуй после ужина, рот, полный дыма, шлепание детей и загоняние их в ванну в парящей лохани, их зарозовевшие от сна губы, мужские руки под тяжелой периной. Каждый день одно и то же — вера, надежда и любовь.

Мок подошел к двери кабинета Хартнера и положил руку на ручку.

«В этих арендованных домах, — подумал он, — в этих закопченных кухнях, под затертыми обоями живет еще одна добродетель, неевангельская добродетель, которая не могла найти для себя места в стерильно чистой пятикомнатной квартире на Редигерплац. Эта добродетель не была привлечена ни силой, ни лестью, ни дорогим подарком, она не хотела там оставаться дальше, она покинула вскоре после свадьбы возвышенную жену и уверенного в себе мужа, которые не высказали сформулировали свои потребности перед собой; она — потому что не умела, он — потому что не хотел. Она предоставила их самим себе: ее надменно молчащей и его — яростно бьющегося о стены квадратной головой. Как называется эта добродетель, которая презирала квартиру на Редигерплац?»

Мок отворил дверь, выпустил дворника, тащившего ведро с углем, и услышал голос Хартнера:

— Да, господин директор Штейн, я имею в виду выписку различных книг из общего каталога, то есть составление предметного каталога согласно следующего ключа понятий: Силезия — криминалистка — Вроцлав. Если бы эти понятия пересеклись в какой-то книге, было бы здорово. Если нет, то очень прошу господина директора прислать мне список книг, к которым относится хотя бы одно ключевое слово. Думаю, если бы я потом решил взять эти книги… Да? Это здорово, спасибо за любезное согласие…

Мок закрыл дверь кабинета и пошел в уборную. Проходя мимо дворника, он обхватил его за руку и прошептал:

— Ты знаешь, как называется та добродетель, которая не хотела у меня жить?

— Нет, не знаю, — ответил владелец заросшего густыми волосами уха.

— Верность, — вздохнул Мок и зашел в туалет. Он заперся в кабинке и аккуратно опустил маленькое окошко, за которым засыпало город, полный верных жен, улыбающихся во сне детей и наработавшихся отцов, город пыхтящих теплом печей, скулящих от радости верных собак с умными глазами. В этом городе какая-то пятикомнатная квартира была неподходящим курьезом, мрачным уродом.

«Там в четырех углах комнат таится злой демон насилия, отринутый демон иллюзии и еще один… — думал Мок, расстегивая ремень, — еще один… — повторил он, выполняя знакомые, старые как мир действия, осуждаемые Церковью, — демон смерти». Когда он нашел правильное слово, он всунул голову в петлю, образованную из ремня и прикрепленную к ручке окна, за которым Вроцлав стал белее, чем покрывающий его снег.

Висбаден, пятница 13 декабря, час дня