Конец цепи

В любом случае она нарушила правила. И независимо от того, было ли все предрешено заранее или нет, злоупотребила своей свободой, знаниями о действующих на территории замка порядках и инструкциях по безопасности и в конечном итоге открыла ящик Пандоры. И даже будучи полностью уверенной, что он не болен, она все равно не имела права вести себя столь безответственно.

А потом еще ей удалось передать ее электронный ключ молодой девице.

И та в свою очередь сумела отправить письмо своему парню, и кто знает, что там она еще она могла натворить, если бы они не остановили ее вовремя.

Именно это он сказал Коннорсу.

– И разве это не доказывает, что Уоткинс была одной большой ошибкой? – спросил Франкен. – И то, насколько опасно давать людям знания, свободу и ответственность? Ты же ученый, черт возьми, и должен понимать.

– Даже если она пришла к чему-то, чего мы не знаем? Даже если у нее фактически имелось решение?

Коннорс сделал паузу.

– Даже если она сделала это, то все равно забрала все с собой в могилу.

– Надо надеяться, – сказал Франкен. – Увидим, – добавил он.

И больше ничего им не требовалось говорить.

Оба знали, что она сделала, и начни они ругаться из-за этого снова, ситуация нисколько не улучшилась бы.

И Франкен понизил голос, вздохнул:

– Мы находимся там, где и были, и ты это тоже знаешь. Нам надо спешить. Будь все десять или двадцать лет назад, мы продолжили бы, как делали тогда. Но у нас нет времени. Нам необходим результат. А не хорошая рабочая атмосфера.

А потом он задал вопрос, который фактически висел в воздухе:

– Ты согласен со мной?

– А у меня есть выбор? – спросил Коннорс.

– Нет, – ответил Франкен.

И в его глазах тоже пряталась грусть.

– Нет, уже нет.

Коннорс промолчал, не сказал ни да ни нет.

И этого было достаточно.

– Наши с тобой желания совпадают, – продолжил Франкен. – Мне тоже хочется, чтобы мы действовали иначе. Не сейчас, не весной, а черт знает когда. Но ни ты, ни я не можем вернуться на тридцать лет назад и изменить решения, принятые нами тогда…

– Я знаю.

Франкен замолчал. Его удивила сила, с какой Коннорс произнес это. Она стала сюрпризом для него. А Коннорс искал нужные слова, аргументы, способные изменить что-то, прекрасно зная, что их нет, и все равно не мог просто стоять молча.

– Через тридцать лет мы тоже не сможем вернуться в сегодняшний день и переделать что-то.

«Не так ли?» – продолжил он всем своим видом, хоть не высказал это вслух. Смотря прямо в глаза Франкена. И, наконец, не отводя взгляда, добавил:

– Наверное, гораздо лучше принимать правильные решения сейчас, когда мы здесь.

* * *

Они расстались далеко не друзьями. Но, с другой стороны, никогда и не были ими. А просто временными коллегами, действовавшим в одном направлении, но их взгляды на мир сильно отличались, и во время кризисов это особенно бросалось в глаза.

Послание требовалось разослать в течение ночи.

И Коннорс дал свое молчаливое согласие.

Они остались в комнате, смотрели на ряды кроватей по другую сторону стекла и знали.

Знали, что никто из находившихся там не протянет долго.

И Вильям пока не мог предложить им ничего нового, пока не удавалось создать новый вирус и заняться его тестированием в надежде на лучшее, а значит, пока другого выхода не существовало.

Все попытки провалились. И Коннорсу оставалось лишь констатировать правоту Франкена, когда тот, прежде чем уйти, сказал с ледяным взглядом:

– У Вильяма Сандберга три дня. А если у нас не будет нового ключа тогда?

Тем самым он подчеркнул то, что они оба знали.

Что вероятность ужасно мала.

– Если его не будет у нас, речь пойдет о шаге два.

А потом Франкен удалился. Закрыл дверь за собой. А Коннорс остался.

И он не хотел соглашаться.

Но знал, что Франкен прав.

Они не могли ждать больше.

Естественно, она была ни в чем не виновата.

Просто пришла к нему в комнату очень не вовремя и слишком поздно увидела его разочарование, и тогда уже ничего нельзя было поделать.

Она спросила его, как дела. И не дождалась ответа.

Он загрузил в свои компьютеры все имевшиеся в его распоряжении данные, те самые, на которые таращился изо дня в день, и ничего не изменилось, он не понял ни черта тогда и столь же мало сейчас. И при всем уважении к умным машинам они не умели чувствовать, и в любом случае им не удалось увидеть больше, чем ему.

И он открыл папку Дженифер Уоткинс.

В первый раз ознакомился с ее расчетами, внимательно, с начала до конца, и, казалось, читал собственные мысли. Каждая таблица, каждое уравнение и каждая попытка вывести одно из другого, а точнее, все, написанное ею, совпадало с его мыслями, с тем, к чему он уже пришел или в его понятии должен был прийти в ближайшем будущем. И ему не удалось найти там ничего нового для себя, и она шла на ощупь точно в тех местах, где и он, а это могло означать только одно.

Он напрасно тратил их время.

И приходил к тем же самым мыслям, как и те, кто прошел тем же путем до него, и тогда он уж точно не мог придумать ничего нового, а пока он топтался на месте, ему было невыносимо слышать, когда его кто-то спрашивал: «Как дела?»

И он сорвался.