Конец вечности

По кромке осени – в путь.... Но прежде,как то положено по обряду,я прохожу, озираясь, междудвумя рядами деревьев. Рядомcквозит трамвайная перекличка,а я, подобие перифразы,литотой колокола в кавычкизажат, и снова теряю разум.Удар, другой... А я между, в чреверазбухшего, жадного тела ночи.То у Донского звонят к вечере,

но ты ведь туда не пойдёшь, - не хочешь.Нагорной проповеди осколокзасел у сердца, и ржой сочится.Оглохнуть лучше, чем слышать колок...На полуслове – обрыв. Так птицаНа взлёте падает в глаз болота,и всхлип воды не особо слышен.Я озираюсь, супругу Лотанапоминая собою крышам.Кто обернулся – поставлен ниже,а то и попросту брошен в небыль.Я вновь оглядываюсь и вижу,

что снова насмерть повздорю с небом.Но голос, ломкий, как смерть свирели,уже позвал в сердцевину боли.Не виноградным, но лунным хмелемтомится тело... Потеря волив повестке дня. Головокруженье,и сердце в серебряных швах и шрамах.Мне слишком памятен час рожденья.Я возвращаюсь под своды храма,Где ты, богиня смерчей и бликов,меня встречаешь сама у входа.

Я таю в горьком свеченье лика,я погружаюсь в седые воды.И я держусь за трамвайный дребезг,как утопающий за тростинку.А близ, у берега – гибкий вереск,но слишком поздно менять пластинку.Я – закорючка, я – запятая,меня ведь нет, и не надо вовсе.Мне птиц предсмертная злая стаястучится в плоть. Я врастаю в осеньвсем телом. Видишь, аорта дышитзнобящей пасмурью, мелким снегом.

Я разве зреньем держусь за крышираскосой хваткою печенега.Разрушен голос. По швам расхожимползёт, расслаиваясь, сетчатка.Кто это здесь, на меня похожий,уходит в щйрбину отпечатка?Она смеётся в конце аллеи.Зачем оттуда так много света?И кто-то шепчет: "Иди, смелее!Ты понял? Это конец сюжета".

декабрь 2000

ОДИН ДЕНЬ ИТ-ЖУРНАЛИСТА

Моим коллегам по издательскому дому "Компьютерра"