Кони и люди

Тогда она покажет, на что она способна! Она пошла бы – ну, скажем, на танцы или в гости в дом, куда много народа собралось повеселиться. А она, Мэй, будет ходить кругом, говорить умные вещи, смеяться и овладеет всеобщим вниманием. Какие умные фразы складывались в ее быстром уме! Она будет играть словами, словно маленькими острыми мечами. Сколько раз рисовала себе Мэй, что попадет в такое общество. Разве ее вина в том, что повсюду она становится центром внимания? Но несмотря на то, что она будет играть такую видную роль в любом обществе, она все же останется скромницей. Конечно, она никогда не скажет ничего такого, что могло бы кого-нибудь обидеть. Нет, она ни в коем случае этого не сделает! В этом не будет ни малейшей необходимости. Все будет происходить весьма чинно. Она прислушается к беседе нескольких человек, встанет, подхватит нить разговора и вставит свое слово. Все будут изумлены. Ее взгляд на любой предмет всегда будет отличаться ошеломляющей новизной и исключительным интересом для слушателей. Ведь ее мозг так быстро работает, и ей легко удается во всем разобраться.

С головой, наполненной фантастическими помыслами о своей особе, производящей фурор в обществе, Мэй повернулась в сторону своего кавалера. Тот был ошеломлен ее полным равнодушием к нему и мужественно делал попытки вспомнить все те остроты, которых он наслушался в Кливленде. Много анекдотов было «для курящих», и их нельзя было рассказывать даме, но некоторые были «легальные». Он даже запомнил один из разряда «легальных» и хотел ей рассказать.

Мэй было ужасно жаль его.

Толстяк не мог вспомнить ни начала, ни конца.

– Да, – начал он, – однажды в купе поезда сидели мужчина и женщина. Кажется это было на дороге Берлингтон – Огайо. Впрочем, нет, это было на дороге Озерного побережья. Хотя возможно, что это было на Пенсильванской дороге. Что такое сказал этот господин даме? Запамятовал я. Что-то о собаке, которую женщина пыталась спрятать. Там не разрешают возить собак в пассажирских вагонах. Произошло что-то ужасно забавное. Не помню только, что именно. Но я чуть было не лопнул со смеха, когда мне это рассказывали.

«Если бы я слыхала то же самое, – думала Мэй, – я бы уж сумела рассказать».

Она представила себе, как сама рассказала бы этот анекдот о мужчине, женщине и собаке. Как она сумела бы его приукрасить легкими, удачными штрихами! Тот остряк в Кливленде, возможно, хороший рассказчик, но она превзошла бы его. Мэй начала рисовать себе этот анекдот, но вдруг прежний страх, мучивший ее в течение всего вечера, снова овладел ею, и она забыла и господина, и женщину с собачкой в купе поезда.

Мэй снова начала вглядываться в лица присутствующих и каждый раз при входе нового человека вздрагивала.

«Вдруг сюда зайдет Джером Гадли», – подумала она, и от этой мысли ей стало дурно. А ведь это могло случиться. Джером был молодой человек, холостяк и, наверное, бывал в таких местах, как театр и балы; он каждую минуту мог войти в этот зал, где она теперь сидит, и приблизиться к ней. Там, на земляничном поле, он вел себя так нагло и не задумывался над словами, и если он придет сюда, то прямиком подойдет к ней и скажет:

– Я хочу тебя. Выйдем отсюда!

Мэй пыталась вообразить, что она сделала бы в таком случае. Откажется ли она и будет ли она бороться с ним здесь в зале, привлекая таким образом всеобщее внимание, или же спокойно выйдет и будет бороться с ним на улице один на один? Ее мысли путались. Ведь Джером Гадли совершил над ней что-то ужасное, он пытался убить самое ценное в ее душе, – но ведь, в конце концов, она сдалась. Хотя она дрожала от ужаса, она все же лежала в объятиях этого человека. В некотором роде она принадлежала Джерому Гадли, – что, если он снова придет и потребует от нее того же? Должна ли она отказать? Или, против своей воли, она сделалась его собственностью?

Голова шла кругом от этих мыслей, и Мэй с одичалым видом оглядывалась по сторонам. У себя в комнате, в доме Эджли, и там, в камышах у бухты, она построила себе сказочный терем, из которого могла наблюдать за суетою внизу, пытаясь понять жизнь и людей. Теперь этот терем рушился. Сильные, наглые руки разбивали его. Она это чувствовала еще тогда, когда сидела с Мод и с двумя лавочниками в тележке по дороге из Бидвелля. И тогда, и теперь она не могла понять, зачем она согласилась ехать на бал. Впрочем, она сделала это только потому, что не хотела разочаровывать Мод Велливер, единственную девушку, которая стала хоть несколько близка ей; но теперь та вышла и скрылась во мраке. Она ушла со своим кавалером, хотя у них было условлено, что она этого не сделает. Нельзя было забывать принца, ее нареченного. Было условлено, что именно ради принца Мод не оставит ее наедине с другим мужчиной. Между тем она ушла со своим лавочником и оставила Мэй с чужим человеком.

Чьи-то руки разбили ее сказочный терем; тот терем, в котором она нашла своего принца; тот терем, в котором она нашла возможность быть счастливой, несмотря на мерзость действительности.