Кони в океане

И это прозвучало даже как известное смягчение решительного вердикта. Так что уж я в дальнейшем, на весь беговой день, решил держаться в тени Сергея Васильевича, прибывшего посмотреть, порадоваться, как сын его, Валерий, выиграет в честь двухсотлетия породы «Кубок Крепыша». Почему выиграет? Даже мне было это ясно как на ладони. Великий Фомин, по выражению наездников, хромал на левую переднюю, то есть колено у него не успело зажить, и он в этот день был только зрителем. А Валерий был на подъеме. Он удачно проехал в Париже на приз Триумфальной арки, а пока ездил он в Париж, за тройкой его присматривал сам Кольцов-старший.

Да, Сергей Васильевич был истинный гоголевский ямщик. «И сидит черт знает на чем, а привстал да замахнулся… да затянул…» Петь Сергей Васильевич, положим, не пел, но зато пело да играло все, что ни попадало ему в руки. «Я лошадей зна-аю», — это он сам говорил. Однако он их не просто знал, он их понимал, и даже не как человек, хотя бы и очень знающий, а просто как может лошадь понимать другую лошадь. Вот это было и у Томаса, ковбоя. Внутреннее чутье в отношении к животному, которое у тебя в руках. Вообще я таких людей видел всюду, по всему свету они есть, даже друг на друга похожи, только — редки.

Все признанные ипподромные мастера побаивались Сергея Васильевича. Он, наездник сельский, иногда вдруг приводил какого-нибудь своего конька «на гастроль», как он выражался, и — выигрывал. Ему знал цену директор конного завода, и был директор рад вдвойне, что младший Кольцов уехал пожинать лавры в Париж, а старик за него остался. «У старика-то ведь не руки, а часы фирмы Павел Буре!» — так выражался директор. Почему часы, это уж неизвестно, но понятно было всякому: кони после рук Сергея Васильевича будут идти как идеальный механизм! «А Валерий вернется, — развивал свою идею директор, — и с сердцем проедет». Это уж тем более понятно: молодому на приз ехать способнее, молодым везде у нас дорога!

Словом, приз давно был разыгран в мечтах. И разыгран по всей справедливости. Весь завод, конюхи, кузнецы, табунщики приехали на ипподром, как на праздник. Приехали получить положенное. А сверх того, директор выделил средства, чтобы каждому, кто причастен к подготовке юбилейной тройки, был подарен полутулупчик. Сергей Васильевич заранее присмотрел себе один и даже померил.

Я случайно видел, как он мерил, и в ту минуту вдруг мелькнула мысль, до чего похож он на Пугачева из «Капитанской дочки», когда тот надевает на себя гриневский заячий тулуп: та же ухватка, та же борода, те же быстрые глаза, одним словом, та же… Ну, вы перечтите или припомните и поймете.

Мы шли с Кольцовым через беговой круг, напрямик, чтобы попасть в публику прямо к старту. Нас нагнал в автомашине заводской директор, Борис Яковлевич, и предложил подвезти. Он пожал Сергею Васильевичу руку с исключительным чувством, а когда старик сказал, что хотел бы просто так дойти, еще раз пожал — на прощание, но до скорой и счастливой встречи. Сколько вынесли они, сколько держались, отстаивая честь и смысл этой нашей породы, и вот наступил их день, на их улице — праздник. Сейчас будет старт, потом — победа, потом «До-орогой длинною и ночкой лунною»…

В это время догнала нас какая-то мне незнакомая тройка — рыжие. И наездника я не знал. Но Сергей Васильевич, только увидел его, весь засветился и закричал: «Земляк!» Наездник, немолодых уже лет, тоже, как видно, обрадовался, улыбнулся, но улыбка быстро сошла с его лица. Сергей Васильевич даже спросил:

— Что не весел, земляк?

— Чему радоваться? — отозвался тот. — Остался вот перед самым призом без пассажиров.

Пассажиры на соревнованиях троек обязательны. Они по делу необходимы. Это мы в Америке ездили по-кучерски, управляя в одиночку, а пассажиры были там для вида, но ведь мы ехали трусцой по сравнению с той резвостью, какая бывает в призах. В призе пассажиры — те же кучера, только занятые пристяжками: у каждого в руках по одной вожже, по одной пристяжке. А наездник занят полностью коренником. Секрет заключается в слаженности: пристяжки летят на галопе, несут всю тяжесть экипажа, коренник на рыси дает резвость.

— Куда же они у тебя пропали? — спросил про пассажиров Кольцов.

— Один с температурой под сорок слег, и у другого сорок, только не в том смысле.

— Понимаю… — отозвался Кольцов. И вдруг предлагает: — А что, где наша не пропадала, давай я у тебя за пассажира проеду!

— А второй? — все еще уныло спросил наездник.

— Второй… — Глазки Кольцова по-пугачевски забегали. — А вторым мы безрукого возьмем. Ничего, сойдет!

— Как же так, безрукий-то? — удивился кольцовский земляк.

— Нет, — разъяснил Кольцов, — у него передние конечности имеются, он, по существу, рук лишен.

Тут я понял, что речь касается меня.

— Идет! — повеселел земляк саратовский (С. В. родом был из-под Саратова). — Прошу садиться.

Мы сели в сани на широкое заднее сиденье. Тройка тронулась.

— Ты как, в шансах? — спросил у земляка старик Кольцов.

Земляк опять приуныл: