Кони в океане

Но тут мне пришел на помощь свой человек, знакомый, из нашего представительства. «Оставь в машине, — сказал он, — потом я это как-нибудь дипломатической почтой отправлю». Ну, думаю, повезло! А в результате чуть было не возник дипломатический казус. «Кто это нам подбросил такую злостную вонь?» Тут же меня запеленговали, и веревка была отправлена в Принстонский университет. Там, поскольку я уже успел уехать, ее некоторое время из вежливости держали в отделе редких книг (там тоже был хороший знакомый), но, в свою очередь, долго не выдержали. Не стану излагать дальнейших деталей. Отправить веревку удалось в контейнере медленной скоростью на грузовом судне. В руках у меня она опять оказалась лишь через несколько месяцев. Все та же веревка. Видавшая прерии Дальнего Запада. Потертая. Особенно в том месте, где петля затягивается на шее заарканенного животного. Отглаженная ковбойскими руками. Однако она, надолго вырванная из родной атмосферы, уже ничем не пахла! Веревка выдохлась. «Ха-ха! — говорили друзья и домашние, которых я пытался убедить в том, что они видят „настоящую вещь“, реликвию. — Разве это ковбойская?» Напрасно я их убеждал, что перед ними легендарное лассо, они говорили: «Нам, может быть, и не приходилось уж так часто видеть лассо, но это вервие простое рядом с лассо и не лежало».

Часам к четырем мы управились. Коровы были водворены в загон. Взмокшие кони расседланы.

— А теперь, — сказал Томас, — самое время пустить по доске.

— Что сделать?

— Пыль прибить в глотке.

— Как?

— Сейчас увидишь.

И мы проследовали в ближайший городок или, лучше сказать, поселок. Вы это видели. Если вам случалось бывать в кино на каких-нибудь вестернах, тогда вы понимаете, о чем речь. Пара улиц, состоящих из одноэтажных деревянных домов, прямо посреди степи. Ворота. По-нашему будет околица. С тех времен, которые мы знаем по очень уже старому фильму «Почтовый дилижанс», или, как у нас называлось, «Путешествие будет опасным», такие поселки в Америке практически не изменились. Их как будто поместили в музей под открытым небом. Так и кажется, что ты в музее, потому что первый вопрос: живет ли здесь кто-нибудь? Кругом ни души. Не дома, а экспонаты. Жизнь теплилась только в дальнем конце улицы, где мигал веселый огонек. Туда мы и направились. Вот это тоже во всяком вестерне увидите. Открыв дверь (ногой в ковбойском сапоге), мы вошли в ковбойский салун.

Какие-то люди, на которых я не обратил особенного внимания, сидели за столиками. Мы с Томасом подошли к стойке. Ни один из нас, понятно, не расстался ни с головой, ни со шляпой. Томас поздоровался с барменом, но встали мы у противоположного конца стойки.

— А ну-ка, — обратился к бармену ковбой, — пусти нам пару стаканов по доске.

После короткого обмена мнениями на тот счет, что именно должно быть в стаканах, бармен брызнул из бутылки в два пузатеньких стаканчика желтоватой жидкости, и от движения его руки стаканчики один за другим устремились к нам по полированной больше локтями, чем лаком, поверхности бара. Ведь «бар» и означает доска. Мы поймали эти снаряды.

— Что ж, — произнес Томас, — прибьем в глотке пыль и согреем желудок.

Затем он окинул взглядом салун и воскликнул:

— Здесь индейцы!

Оказывается, люди за столиками и были потомками Чингачгука. Они пили пиво. Томас сразу узнал среди них одного своего знакомого и шепнул мне: «Лучший среди них знаток лошадей». И мы подошли к ним.

— Знакомьтесь, — после первых приветствий сказал Томас, — мой друг из Москвы.

— А это, — продолжал он, обращаясь ко мне, — Литл Винд, Тихий Ветер.

Потом он объяснил индейский обычай: первое, что увидит, почувствует, услышит мать сразу после родов, становится именем ребенка. Легкое дуновение, и перед нами Тихий Ветер. Это был среднего роста, плотный, даже полноватый мужчина, с черными волосами, смуглым цветом лица и, я бы сказал, совсем не индейским носом — картошкой.

— Хотел бы я побывать в Москве, — первое, что он мне сказал.

— Я встречался с русскими, — сказал он.

Тихий Ветер воевал, был на Эльбе. Разговор перешел на лошадей.

— Поедем ко мне, — сказал Тихий Ветер, — я покажу вам свой корраль.

— Какие у вас породы?

— Всякие. Паломино, криолло, аппалузо, — загибая пальцы, он называл типичные американские породы, попавшие на заокеанский материк еще во времена испанской колонизации.

— Так ведь уже темно. Как же смотреть лошадей в темноте?

— А луна! — воскликнул индеец.

Аппалузо, криолло, паломино — лошади при полной луне. Какая красота! Луна действительно была во всей силе, и Тихий Ветер осуществлял свой напор, так что я уже начинал склоняться. Но тут нам пришлось снять шляпы. В присутствии дамы. В салун вошла жена Томаса.

— А, вот вы где!

Леди Кингсли вовсе не собиралась чинить нам препятствия.

— Лошади при луне? — всплеснула она руками. — Какая красота! Надо ехать.

— Нет, — сказал Томас, — это не серьезно. Что можно увидеть в лошади при луне? Ты, Тихий Ветер, меня не проведешь, хотя я и бледнолицый.