Но тут объявилась Вера… К тому времени стала ходить электричка, теперь от Москвы можно было добраться сюда за три часа. Вера и раньше привозила к нему Алешу, не очень часто, но привозила, а тут явилась одна, с чемоданом, сказала: поживет у него; он так и не понял — взяла ли она отпуск или у нее были свободные отгульные дни. Выяснилось: она все знает, то ли ей Прасолов сообщил, то ли до нее какими-то иными путями долетели слухи, что над ним нависла такая беда. Она сразу же принялась за устройство его быта, в квартире появился диван, совсем новый, в эдаком персидском стиле, с красивой узорчатой обивкой, низенький столик — «газетный», приемник «Беларусь», громоздкий, с зеленым индикаторным «глазом», и много всяких других мелочей. Когда Петр Сергеевич возвращался с работы, Вера кормила его, готовила она вкусно, а потом тащила или в городской кинотеатр, или в заводской Дом культуры — она делала все, чтобы он не вспоминал о работе следователей. Это потом он узнал: она какими-то своими путями, кажется, через Ханова, выведывала все, что происходило в цехе.
Валдайский быстро привык к тому, что она ждет его дома, и торопился к ней, потому что стал бояться одиночества; он знал, как она мужественна и терпелива, потому что случай свел их на войне и он видел ее там, в деле.
Это было в сорок третьем. Выпал снег, дороги отвердели после оттепели; они закончили переформирование и двинулись на передовую, шли ночами, скрытно, днем укрывались в лесу, костров старались не разжигать; на четвертую ночь вышли к передовой, стали занимать траншеи, сменяя изрядно поредевший батальон. В обжитой землянке старший лейтенант, оставшийся за комбата, передал карты Валдайскому, подробно объяснил, в каких местах у немцев огневые точки, несколько раз пальцем тыкал в квадрат, где обозначена была высотка, вчера еще наша, но немцы даванули, выбили их, и вот эта высотка справа у них особо укреплена, пытались ее брать, ни черта не вышло. И еще он жаловался: гнилое здесь место, болота, сверху все подмерзло, а провалиться в воду ничего не стоит. Потом они вместе обошли траншеи, батальон старшего лейтенанта уже покинул их, обнялись, хотя прежде и не знали друг друга. Валдайский сказал:
— Ну, зализывайте раны, отдыхайте.
— О бане хорошей мечтаю, — вздохнул старший.
— Будет! — твердо пообещал Валдайский.
Так вот расстались. А через полчаса прибежал вестовой от комроты Германова:
— Товарищ комбат, разрешите обратиться? Баба в траншее.
— Кто такая?
— Ну, не так, чтобы сказать, баба. Лейтенант. От прежних. Уходить не желает. Полагаю, умом тронутая.
— Полагаешь, — усмехнулся Валдайский. — Давай ее сюда.
— Так упирается.
— Что же вы у меня за рота такая? Одну бабу привести не можете?
— Слушаюсь, товарищ капитан!
В землянке хорошо натопили, и Валдайский менял портянки, когда откинулась плащ-палатка у входа и в землянку кто-то вошел. Свет от большой коптилки, сделанной из снарядной гильзы, не доходил до вошедших, и Валдайский не видел их.
— Ну, что там такое?
Женщину, видимо, подтолкнули, и она оказалась перед ним, в телогрейке, ватных штанах, заправленных в кирзовые сапоги, ушанка была сбита набок, лицо исцарапанное, колючие непроницаемые глаза смотрели в упор. Она узнала его первой, сказала тихо, но без удивления:
— Петр?
Валдайский встал, так и не надев сапога, подошел к ней ближе, взяв за плечи, повернул к свету и поначалу все равно не поверил — так она изменилась, не поверил и спросил:
— Ты кто?
Злая усмешка тронула ее губы:
— Не узнал?
Но он уже узнал, но не хотел верить, что это Вера; не мог представить, что она оказалась на переднем крае, такая изменившаяся, ведь она была частью его довоенной жизни, где столько было солнца, радости, веселья, а сюда из той жизни не мог пробиться даже слабый луч.
— Что ты тут делаешь? — растерянно проговорил Валдайский.
— То же, что и ты, — сказала она. — Воюю.
Тогда он засуетился, посадил к печке, налил водки, схватил со стола хлеб со шпигом.
— Ты же вся промерзла. Пей. Ешь!
Она покорно выпила, неторопливо стала есть, руки ее были в грязи, ногти обломаны.
— Но почему здесь? — спросил Валдайский, натянув наконец этот проклятый сапог. Он помнил: Нина писала — Вера где-то при штабе, там оказались нужны топографы, а кто, как не геолог, умеет хорошо читать карты; он думал, что Вера где-нибудь при штабе армии или корпуса, но чтобы на самой передовой…
— А где я должна быть?
Адъютант, расторопный парень, вскипятив чаю, налил горячего в кружку, протянул ей.
— Тогда объясни, — теперь уже строго сказал Валдайский.
Она выпила чаю; наверное, ей стало легче, отставила кружку.
— А что объяснять? У нас там на высотке был наблюдательный пункт. У меня взвод артразведки.
— Ничего себе! Вы чьи?
— Корпусная артразведка.
— Это вас немцы днем с высотки выбили?
— Если бы не этот паразит старшой — не выбили бы. Ему очень жить хотелось. Оставил нас одних…
— Кто там был еще?
— Наш начальник разведки. Селезень, капитан. Он лежит на склоне, его видно.
— Почему ты не ушла?
Тогда она вскинула голову, посмотрела на него так, что ему сделалось не по себе, ответила:
— Я хочу его похоронить.