Читаем Конные и пешие полностью

Но тут объявилась Вера… К тому времени стала ходить электричка, теперь от Москвы можно было добраться сюда за три часа. Вера и раньше привозила к нему Алешу, не очень часто, но привозила, а тут явилась одна, с чемоданом, сказала: поживет у него; он так и не понял — взяла ли она отпуск или у нее были свободные отгульные дни. Выяснилось: она все знает, то ли ей Прасолов сообщил, то ли до нее какими-то иными путями долетели слухи, что над ним нависла такая беда. Она сразу же принялась за устройство его быта, в квартире появился диван, совсем новый, в эдаком персидском стиле, с красивой узорчатой обивкой, низенький столик — «газетный», приемник «Беларусь», громоздкий, с зеленым индикаторным «глазом», и много всяких других мелочей. Когда Петр Сергеевич возвращался с работы, Вера кормила его, готовила она вкусно, а потом тащила или в городской кинотеатр, или в заводской Дом культуры — она делала все, чтобы он не вспоминал о работе следователей. Это потом он узнал: она какими-то своими путями, кажется, через Ханова, выведывала все, что происходило в цехе.

Валдайский быстро привык к тому, что она ждет его дома, и торопился к ней, потому что стал бояться одиночества; он знал, как она мужественна и терпелива, потому что случай свел их на войне и он видел ее там, в деле.

Это было в сорок третьем. Выпал снег, дороги отвердели после оттепели; они закончили переформирование и двинулись на передовую, шли ночами, скрытно, днем укрывались в лесу, костров старались не разжигать; на четвертую ночь вышли к передовой, стали занимать траншеи, сменяя изрядно поредевший батальон. В обжитой землянке старший лейтенант, оставшийся за комбата, передал карты Валдайскому, подробно объяснил, в каких местах у немцев огневые точки, несколько раз пальцем тыкал в квадрат, где обозначена была высотка, вчера еще наша, но немцы даванули, выбили их, и вот эта высотка справа у них особо укреплена, пытались ее брать, ни черта не вышло. И еще он жаловался: гнилое здесь место, болота, сверху все подмерзло, а провалиться в воду ничего не стоит. Потом они вместе обошли траншеи, батальон старшего лейтенанта уже покинул их, обнялись, хотя прежде и не знали друг друга. Валдайский сказал:

— Ну, зализывайте раны, отдыхайте.

— О бане хорошей мечтаю, — вздохнул старший.

— Будет! — твердо пообещал Валдайский.

Так вот расстались. А через полчаса прибежал вестовой от комроты Германова:

— Товарищ комбат, разрешите обратиться? Баба в траншее.

— Кто такая?

— Ну, не так, чтобы сказать, баба. Лейтенант. От прежних. Уходить не желает. Полагаю, умом тронутая.

— Полагаешь, — усмехнулся Валдайский. — Давай ее сюда.

— Так упирается.

— Что же вы у меня за рота такая? Одну бабу привести не можете?

— Слушаюсь, товарищ капитан!

В землянке хорошо натопили, и Валдайский менял портянки, когда откинулась плащ-палатка у входа и в землянку кто-то вошел. Свет от большой коптилки, сделанной из снарядной гильзы, не доходил до вошедших, и Валдайский не видел их.

— Ну, что там такое?

Женщину, видимо, подтолкнули, и она оказалась перед ним, в телогрейке, ватных штанах, заправленных в кирзовые сапоги, ушанка была сбита набок, лицо исцарапанное, колючие непроницаемые глаза смотрели в упор. Она узнала его первой, сказала тихо, но без удивления:

— Петр?

Валдайский встал, так и не надев сапога, подошел к ней ближе, взяв за плечи, повернул к свету и поначалу все равно не поверил — так она изменилась, не поверил и спросил:

— Ты кто?

Злая усмешка тронула ее губы:

— Не узнал?

Но он уже узнал, но не хотел верить, что это Вера; не мог представить, что она оказалась на переднем крае, такая изменившаяся, ведь она была частью его довоенной жизни, где столько было солнца, радости, веселья, а сюда из той жизни не мог пробиться даже слабый луч.

— Что ты тут делаешь? — растерянно проговорил Валдайский.

— То же, что и ты, — сказала она. — Воюю.

Тогда он засуетился, посадил к печке, налил водки, схватил со стола хлеб со шпигом.

— Ты же вся промерзла. Пей. Ешь!

Она покорно выпила, неторопливо стала есть, руки ее были в грязи, ногти обломаны.

— Но почему здесь? — спросил Валдайский, натянув наконец этот проклятый сапог. Он помнил: Нина писала — Вера где-то при штабе, там оказались нужны топографы, а кто, как не геолог, умеет хорошо читать карты; он думал, что Вера где-нибудь при штабе армии или корпуса, но чтобы на самой передовой…

— А где я должна быть?

Адъютант, расторопный парень, вскипятив чаю, налил горячего в кружку, протянул ей.

— Тогда объясни, — теперь уже строго сказал Валдайский.

Она выпила чаю; наверное, ей стало легче, отставила кружку.

— А что объяснять? У нас там на высотке был наблюдательный пункт. У меня взвод артразведки.

— Ничего себе! Вы чьи?

— Корпусная артразведка.

— Это вас немцы днем с высотки выбили?

— Если бы не этот паразит старшой — не выбили бы. Ему очень жить хотелось. Оставил нас одних…

— Кто там был еще?

— Наш начальник разведки. Селезень, капитан. Он лежит на склоне, его видно.

— Почему ты не ушла?

Тогда она вскинула голову, посмотрела на него так, что ему сделалось не по себе, ответила:

— Я хочу его похоронить.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Вишневый омут
Вишневый омут

В книгу выдающегося русского писателя, лауреата Государственных премий, Героя Социалистического Труда Михаила Николаевича Алексеева (1918–2007) вошли роман «Вишневый омут» и повесть «Хлеб — имя существительное». Это — своеобразная художественная летопись судеб русского крестьянства на протяжении целого столетия: 1870–1970-е годы. Драматические судьбы героев переплетаются с социально-политическими потрясениями эпохи: Первой мировой войной, революцией, коллективизацией, Великой Отечественной, возрождением страны в послевоенный период… Не могут не тронуть душу читателя прекрасные женские образы — Фрося-вишенка из «Вишневого омута» и Журавушка из повести «Хлеб — имя существительное». Эти произведения неоднократно экранизировались и пользовались заслуженным успехом у зрителей.

Михаил Николаевич Алексеев

Советская классическая проза