Консерваторы. Без либералов и революций

Значит, доказано, что самый безукоризненный, самый искренний из роялистов, претерпевший самый тяжкий ущерб в лице своих родных и в своей собственности, должен быть приговорен к смерти законным правительством, если осмелится самолично мстить своим обидчикам в то время, как король предписал ему простить их.

Следовательно, только при правлении, опирающемся на наши законы, может быть объявлена и строго соблюдена амнистия.

О, вне сомнения, легко было бы обсуждать, где пределы права короля применить амнистию. Исключения, которые предписаны ему первейшим его долгом, очевидны. Всякий, обагренный кровью Людовика XVI, может ждать прощения только от Бога; но кто осмелится уверенной рукой начертать пределы, где должны остановиться амнистия и милосердие короля? Мое сердце и перо тоже отказываются это сделать. Если кто-нибудь осмелится когда-либо высказаться на сей счет, так, несомненно, то будет редчайший и, возможно, единственный человек, если он существует, который ни разу не согрешил в ходе этой ужасной революции и чье сердце, столь же чистое, как и дела, никогда не нуждалось в милосердии».

Разум и чувство не могли бы высказаться с большим благородством. Остается только пожалеть человека, который не увидел бы в этих строках печати убежденности.

* * *

Франция достаточно утомлена судорогами и ужасами. Она не желает более крови; и поскольку общественное мнение [уже] сегодня имеет довольно силы, чтобы подавить любую партию, которая бы возжелала крови, то можно представить мощь этого мнения тогда, когда на его стороне будет правительство. После столь продолжительных и столь страшных злоключений французы с радостью отдадутся в руки монархии. Любое покушение на этот покой было бы настоящим преступлением против нации, кара за которое, возможно, наступила бы еще до суда.

Эти доводы настолько убедительны, что никому не удастся ими пренебречь; в равной мере не следует давать себя одурачивать писаниями, где, как мы видим, лицемерная филантропия умалчивает о том, что ужасы революции уже осуждены, и подробно описывает ее бесчинства ради того, чтобы доказать необходимость предупредить вторую революцию. На деле они осуждают эту революцию только для того, чтобы не навлечь на себя всеобщего гнева; но они ее любят, как любят совершивших ее и ее плоды, и из всех порожденных революцией злодеяний эти люди осуждают только те, без которых она могла бы обойтись. И нет ни одного из таких писаний, где не было бы очевидных доказательств того, что их авторы испытывают приязнь к партии, которую осуждают из чувства стыда.

Таким образом, французов, которых вечно обманывали, в этом случае дурачат более, чем когда-либо. Они боятся за себя вообще, но им же нечего опасаться; и они жертвуют своим счастьем ради удовольствия нескольких негодяев.

Возвращение к порядку не может являться болезненным, ибо оно будет естественным, и ему будет благоприятствовать сокровенная сила, чье деяние все есть творение. Увидят ровно противоположное тому, что видели. Вместо этих жестоких потрясений, этих болезненных распрей, этих вечных, приводящих в отчаяние колебаний – некоторая устойчивость, неизъяснимый покой, всеобщее облегчение, возвещающие о присутствии суверенности. Не будет больше потрясений, насилий, даже казней, за исключением тех, которые одобрит истинная нация; к самому преступлению и к узурпации будут подходить со взвешенной строгостью, при умеренном правосудии, которое свойственно только законной власти. Король коснется ран государства осторожной и отеческой рукой.

Наконец, вот великая истина, которой еще не слишком прониклись французы: восстановление монархии, называемое контрреволюцией, отнюдь не будет революцией противоположной, но явится противоположностью революции.

Жозеф де Местр

Своеобразие России

(Из книги Жозефа де Местра «Религия и нравы русских»)

Православие

Греческая религия есть не что иное, как ненависть к Риму. Эта ненависть чрезвычайно сильна и может захватить целиком. Эта ненависть неизлечима, потому что она не имеет ничего общего с разумом или наукой. Что касается протестантизма, то отношение к нему далеко не такое же, хотя в догматике он гораздо дальше отстоит от православия.

Я говорил с графом Салтыковым о стремлении Петра I объединить греков. «Я уверен, – сказал он совершенно искренне, – что все, что он делал, он делал только ради того, чтобы понравиться французскому двору, ибо Вы прекрасно понимаете, что он просто не мог всерьез помышлять о чем-либо, столь далеком от политики».

Говоря о церковном календаре, другой министерский сановник (Татищев, который сегодня министром в Палермо) сказал, что «одна только мысль праздновать Пасху с латинянами может привести ко всеобщему мятежу».

Впрочем, нет ничего более неверного. Какое-то время спустя я говорил на эту тему с одним из самых лучших умов этой страны, графом Петром Толстым, который, пожав плечами, сказал мне, что император может все, что захочет.