Констанс, или Одинокие Пути

— Я болел, — произнес Сатклифф с драматическим надрывом. — А теперь я звоню и сообщаю о том, что меня изнасиловала Трэш — я получил колоссальное удовольствие, но против воли. Чистой воды насилие!

— Это невозможно; вы ведь моя фантазия.

— Значит, у нас нет будущего?

— У вас есть контекст, но нет ни будущего, ни прошлого.

Он засмеялся.

Скажи, как трахают придумка?

Кого не возбудит такая шутка?

Сатклифф тоже сымпровизировал в ответ:

Молотит боль тебя, как цеп зерно,

Но с болью опиаты заодно.

Тем временем он не переставал внимательно прислушиваться к изменениям в голосе Блэнфорда. Ему ли было не знать, как часто тот маскировал свои чувства, связанные со стрессами, под нарочитым своенравным легкомыслием — он уползал в свое отчаяние, как краб под камень, и вытащить его оттуда не умел никто. Самое главное, в нем не было страсти, словно отключили подачу энергии, о чем свидетельствовало постоянное физическое бессилие, от которого он очень страдал. Сатклифф крякнул, и Блэнфорд, следивший за его мыслями, сказал:

— Все, что вы говорите, правда.

— Я ничего не говорю, — отозвался Сатклифф. — Зато много чего думаю. Это как если бы мы были двумя версиями одной и той же личности, но только в разных временных пластах. Реальность ужасно утомляет.

— Точно, — подтвердил Обри Б. — Мы как бы половинки друг друга — вас создала хорошая книга.

Б. Какая книга? Ваша или моя?

С. Моя. Думаю, у нее лучше заглавие.

Блэнфорд вздохнул.

— Моя еще не закончена, но у меня куча заметок, которые помогут мне ее довести. А когда вы закончили свою?

— Когда узнал, что вы прилетаете.

— Как она называется?

— «Князь тьмы».

— Хм.

Сатклифф не мог удержаться и не процитировать Шекспира: «Князь тьмы по сути — джентльмен».

— Вы должны наконец объявиться, — произнес Блэнфорд изменившимся резким тоном, и его раб, распознав мрачную ноту, согласился с поразительной покорностью.

— Я знал, что рано или поздно нам придется встретиться и обменяться вариантами — это в порядке вещей. Не исключено, что мы поможем друг другу решить кое-какие проблемы — у вас, например, есть непростые проблемы. Как насчет этих любовников?

— Поскольку вы так любите Шекспира, то должны знать, — с раздражением произнес Блэнфорд, — что путешествия обычно заканчиваются расставаниями.

— Ах, жалость какая! — сыронизировал Сатклифф. — И как вам это видится? Мой вариант соответствует реальности. Она будет расстроена его уходом, но не уничтожена. В моей версии он предлагает ей ехать с ним, но она отказывается.

— Ну, надо же! — с удивлением и удовольствием воскликнул Блэнфорд. — Как вы узнали?

— Вам же известно, что я знаю!

Блэнфорд помолчал, а потом произнес:

— Вы должны приехать, и чем раньше, тем лучше. Приезжайте в четыре, к чаю, и не забудьте захватить с собой ваш вариант, если он закончен. Это поможет, а то у меня каша в голове. Вчера она провела со мной всю вторую половину дня, и я читал ей кое-какие сцены из книги, но потом нечаянно задремал, и, боюсь, она, не спросясь, проглядела всю книгу, пока я предавался сну. Теперь я мучаюсь, потому что она ничего не должна была знать, пока он не вернется обратно в Египет.

— Подсознательный саботаж?

— Естественно. Я ревную.

— Тогда вы не художник.

— Давайте оставим этот вопрос открытым. Жду вас сегодня в четыре часа. Я сразу же узнаю вас и, сняв свой пробковый шлем, крикну: «А вы, как я понимаю, доктор Либфраумилх!»

Он положил трубку и долго размышлял, неожиданно ощутив вселенскую усталость. Почему бы ему не утопить проклятую рукопись в озере? Его испугало то, что случилось накануне, не давало покоя, как ноющая зубная боль. Пришла Констанс на часок, но, к сожалению, когда он обычно спал. Он прочитал ей кусок из своей книги, но не смог справиться со сном. Теперь он вновь открыл это место и перечитал его, вспоминая то, что произошло. Итак:

«В замызганной коричневой аббе[214] Аккад выглядел на редкость слабым и почти невесомым, когда, сидя на песке, говорил:

— С космической точки зрения, иметь мнение или предпочтение значит быть больным; ибо, имея их, человек преграждает дорогу неотвратимой силе, которая, подобно реке, несет нас в океан абсолютного незнания. Реальность все равно что брошенный аркан, который останавливает человека мгновенной смертью. Мудрее — взаимодействовать с неизбежностью, учиться извлекать выгоду из несчастливого положения вещей, осмысляя смерть и приспосабливаясь к ней! А мы не можем, мы позволяем нашему «эго» гадить в собственном гнезде. Поэтому нас преследуют опасности, стрессы — плоды бессонницы, целый народ молит о сне. Как исправить это положение, если не посредством искусства, не с помощью тех даров, которые предоставляет нам наш язык, освобожденный чувствами, не посредством поэзии, которой предназначено проникать в самую суть вещей?»

— Посредством искусства? — с неприязнью воскликнула она. — Чепуха!

— Искусства! — твердо отозвался Обри Блэнфорд.

— Нет!