Константин Коровин вспоминает…

Пошел я осенью к Бабьегородской плотине с удочкой на Москва-реку - ловить пескарей. Иду по берегу. Выбираю место. Нашел среди кустиков и закидываю удочку. Смотрю на поплавок - не берет. Я пошел дальше по берегу. Вижу вдали Симонов монастырь, то место, где я рисовал красками. Сел на бережку у реки и закинул удочку. Поймал окуня. Только хотел взять из банки червяка, вижу - тот человек подходит ко мне и узнал меня, и глаза у него смеются.

- Здравствуйте, - говорит он мне.

- Здравствуйте…

Я смотрю на него и спрашиваю:

- Скажите мне, кто вы такой?

- Я-то, - ответил он, - а зачем вам знать?

- Да так, у нас все дома удивляются - мать и брат, что вы дали мне пять рублей за мой рисунок. Он не стоит таких денег.

- Ну нет. Знаете ли, он так всем нравится. Я сделал к нему рамку, очень хорошо вышло. Все удивляются, что я так дешево купил. Я очень рад, что встретил вас опять. Я считаю, что я вам должен еще пять рублей. Вот, - сказал он, - и полез в карман и подает мне опять пять рублей.

- Скажите, пожалуйста, кто же вы такой, - спросил я, - вы священник? Я не хочу брать у вас еще денег, мне совестно…

- Берите, - сказал он, смеясь, - я не священник, а, совсем наоборот, я вот тут с краю Москвы, - показал он рукой, - кабак держал, а теперь стар, живу на покое. У меня два сына, вот постарше вас. Один учится - архитектор будет, так вот он тоже рисует. Говорил мне, что картинка ваша хороша. Вот что, мальчик, - сказал он мне, - дело ваше правильное, дает радость чистую… Желаю вам учиться с прилежанием. Скажите мне ваш адрес, где вы живете.

Я дал адрес и поблагодарил его. Когда я был в Школе живописи в Москве и на экзамене за свои летние работы-этюды получил благодарность от преподавателей и в награду краски, то какой-то ученик старшего проектного класса архитектуры подошел ко мне и сказал:

- У отца моего есть ваш набросок «Симонов монастырь».

- Как, - удивился я, - это ваш отец?

- Да. Но он умер… - сказал мне архитектор. - Он мне велел съездить к вам, чтобы купить картину. Я ездил, но мне сказали, что вы уехали из Москвы. Так вот что, - сказал мне архитектор, - отец велел купить у вас картину побольше, за пятьдесят рублей. Может быть, вы согласитесь отдать мне этюд из этих, - показал он на мои работы. И он выбрал у меня этюд.

- Кто же был ваш отец? - спросил я. - Он мне сказал, что он кабатчик.

- Не совсем, - сказал, смеясь, сын-архитектор, - он служил по акцизу, чиновник был, в шутку называл себя кабатчиком.

- А я думал, что он священник. Знаете, он благословил меня.

- Да, видите что, мать схоронена на кладбище в Симонове, он туда каждый день ходил к ней на могилу по берегу реки. Вот и встретил вас. Мать моя, умирая, сказала отцу: благослови прославляющего жизнь. Вот он так и чудил иногда. Он был веселый…

Молодость

Москва… Сущево… Деревянные домики с палисадниками. В одном из них живу я с матерью. Окна моей комнаты выходят на площадь, где Сущевская пожарная часть. Площадь мощена булыжником, пожарная часть - деревянная, серая. Ее широкие желтые ворота отперты, и в них видны пожарные повозки.

На лавочках сидят пожарные в медных касках и грызут подсолнухи. Справа - другие ворота, в участок, и конюшня для пожарных лошадей.

Лето. День клонится к вечеру.

Я сижу на терраске овощной лавки. Большие вывески у дверей, на них изображены: китаец, цибики чаю, головы сахару. Лавочник - кудрявый ярославец, красивый и бойкий, ставит мне на стол стакан и бутылку «баварского квасу».

По переулку - заборы, а за ними - сады. На скамейках вдоль заборов много народу: молодые парни, рабочие с фабрики Збук. День субботний, работа окончена, время поболтать, позубоскалить. Около рабочих снуют разносчики с колбасой, гречневиками и мочеными дулями. Слышен смех.

По мостовой, стуча в такт сапогами и подымая легкую пыль, идет взвод солдат: «гарниза». Под мышкой каждого - узелок с бельем. Идут солдаты в баню на Антроповы Ямы - на головах кепи, такие же, как в то время носили французы.

Один рабочий и крикни:

- Глянь-ка! Ишь: «крупа» в баню прет!

Взвод мгновенно остановился, озирая рабочих сердито. Солдат кормят кашей: «крупа» - это прямой намек. Как же не обидно!

- Какое полное право? - подступили солдаты к скамейке с фабричным. - Мы живот кладем! Вы чего это, сволочи, - крупа?

Р- а-аз! -И давай «расчесывать по мордам». Фабричные не выдают. Полетели кепки - битва началась.

Высыпал из домов народ: бабы, девчонки, дворники… Как же! Очень любопытно. Хохот. Пожарные так гогочут, что дрожат и блистают снопами их римские медные каски. Будочник выбегает из участка.

Парень фабричный, которого я знал в лицо, по прозвищу Горностай, ловкий, худой, высокий, - стоит твердо. Как набежал на него будочник, так он его прямо по бляхе на фуражке - «хлясь»… Будочник упал.

«Вот ловко бьет!»

Толпа пуще хохочет.

- Бей, Горностай!

Но из участка вышел квартальный, за ним отряд городовых. Фабричные мигом - через заборы и пропали… Битва кончилась.

Опять построились солдаты в ряд и, как ни в чем не бывало, - «шагом а-арш!» - пошли, стуча сапогами по мостовой, в баню, на Антроповы Ямы…