Константин Коровин вспоминает…

Поднялся по лифту - звоню. Отворяет дверь полный человек. Говорю:

- Вот письмо ваше, вы писали Коровину…

- Дорогой! - закричал полный человек. - Дети - вот он!

Показались девицы, жена, гости.

- Вот он!

И схватив меня за шею, стал обнимать и целовать, говоря:

- Вот пришел, вот утеха, вот - он двойной талант. Россия дышит. Читаем, дорогой, читаем. Рады, пришел. Раздевайте его.

Дочери, ласково улыбаясь, стягивали с меня пальто.

- Вот позвольте, должен вам сказать, объяснить, что болен…

- Раздевайтесь, раздевайтесь, мы вас вылечим, - кричат кругом.

И какой- то веселый гость тащит меня за руку в столовую:

- У нас разговоры короткие, Алексей Константинович, сейчас специальную достанем бутылку. Секретная. Вино первый сорт. Реймс. Старая бутылка. Покоряйтесь, дорогой, а то обидите.

Полон стол. Чего только нет: пироги, пулярки, икра. И гости за столом.

- Вот приехал, - грохочет хозяин, - вот он! А вот и бутылка, - показывает он, - берег…

- Позвольте вам объяснить… - пытаюсь вставить слово.

- После, после. Вот он написал - была у него собака Феб. У меня тоже был Феб. Английской породы. Так когда я читал, как хоронили собаку, Наташа плакала, - он показал на жену.

Наташа встала и подала мне руку. Очень почтенная особа. Я поцеловал у нее руку.

Выпил рюмку водки. Хозяин мне налил другую и возгласил:

- Надо равняться, потому Наташа именинница, и как хорошо, что пришли!

Хлопнув пробкой из бутылки, он налил всем вина и сказал гостям:

- Должен сказать, что не только он художник и писатель русский, но еще человек, который уважает москвичей. Знает календарь. Наталья именинница, вот чем уважил - пришел.

И опять хлопнула пробка, и опять полилось вино.

- Говорили - старик. Совсем не старик, - он показал на меня гостям, моих лет.

- Позвольте, - говорю, - дело в том…

- Бросьте, - говорит хозяин, - вам шестьдесят есть?

- Мне пятьдесят четыре…

- А мне шестьдесят стукнет, - говорит хозяин, - разница небольшая. Вы садитесь к ней и кушайте, - показал он на жену. - Вот попробуйте, карп замечательный, версальский. Знай, Наташа, ведь он рыболов. Мы с вами поедем ловить карпов. Хотя я не рыболов, я охотник. Когда читаю охоту - плачу. И она плачет.

- Правда, - сказала хозяйка, - хоть вы и веселое пишете, а я плачу. Вспоминаешь нашу Россию.

Ем я карпа, а сам думаю, как быть? За тебя принимают. А они подливают. Говорю ему:

- Вот я попал в неопределенное положение.

- Наплевать, - говорит хозяин, наливая. - Мы все в неопределенном положении. Вы пейте. День прошел и хорошо. Чувство, чувство надо. А вы-то кто? Вы человек чувства. Выпьем за чувство.

- И я пью за чувство, - воскликнула хозяйка, и на глазах ее показались слезы.

- „И каждый гость нам послан богом…“ - запел какой-то брюнет.

Все подхватили.

- Чарочку! - закричали кругом.

Запели „Чарочку“, а дочери, их подруги подносили каждому чарочку. И мне. Пели: „Выпьем мы за Костю, Костю дорогого…“

- Позвольте, - сказал я растерянно, выпивая свою чарочку.

- „Пей до дна, пей до дна…“ - пели вокруг меня.

И тут я почувствовал, что я „уравнялся“, и подумал, что теперь уже ничего не объяснишь. Уж надо держаться до конца. Хорошо, что никто не знает. Все больше молодежь.

Раздались звуки рояля и скрипки.

- Позвольте, - говорю я, - ведь это в миноре, а не в мажоре, диезов не надо, - и я, забыв свою роль, сел за рояль.

- Что за черт, - крикнул хозяин, - он еще и музыкант!

Вдруг я слышу сзади меня кто-то говорит:

- Это не Коровин! Коровин - старик. Это не Коровин.

- Как не Коровин? Ты всегда делаешь истории. Всегда все портишь. Надоело! - отмахнулся хозяин.

„Скандал, - подумал я, - скандал. Пора домой“.

Встал из- за рояля, отозвал хозяина в другую комнату и говорю ему:

- Я ведь нездоров. Мне пить нельзя. Я должен уходить, а то буду завтра болен.

- Вздор! Ничего не будет, потому - радость. Начало всех болезней - тоска. Это мне сказал великий Потэн[473]. Вино необходимо здесь. Климат! Понимаете? Климат! Разлагает сталь. А вино - иммунитет. Понимаете?

Он потащил меня опять к столу пить.

- Довезем, - говорил хозяин, - не бойся. Понимаешь, дорогой, ты не думай. Тут, брат, есть такие… - и он как-то мигнул глазом, - которые против тебя. Вот он, - показал он в сторону. - Он такой, знаешь, сомневается…

Я, прощаясь, одевался в прихожей. Уже светало. Все провожали.

Спускаясь по лестнице, я остановился и крикнул, что я не Коровин, что ты лежишь больной, и выбежал на улицу».

- Вот попал в какой переплет, и все из-за тебя, - закончил приятель, - положение мое ведь было пиковое, подумай!

- Пиковое? Почему пиковое? Тебя угощали, пил хорошее вино, веселился…

- Да, вино. Ну а если б узнали? Неизвестно, что бы было. Хорошо веселье! Тебе что! Пишешь разную ерунду, а я должен страдать[474].

[В старой Москве]

Трагик

У артистки театра Корша Смирновой устраивались для друзей вечеринки[475]. Муж ее Н. Е. Эфрос был «мужчина серьезный», но до чего непоседливый! Бегает из одной комнаты в другую, вертится, вечно о чем-то хлопочет. Будто с утра ключом его заводили, вот как заводят игрушки.