Константы фольклорного сознания в устной народной прозе Урала (XX–XXI вв.)

В преданиях, организованных мотивом основания селения одним первопоселенцем, герой наделяется признаками культурного предка. Например: «Первый поселенец был Галаня. Когда пришли Комаровы, Кадниковы, Баклыковы, он уж тут жил. Он им посоветовал на бугре селиться, там заморозков меньше» [Фольклор на родине Мамина-Сибиряка 1967: 51].

В значительной части уральских преданий коммуникативно значимым становится мотив «злого начальника» и непременно сопутствующий ему мотив «тайной силы». Многие предания этой разновидности ставят вопросы социально-исторического порядка: откуда зло пошло? Часто в качестве «злодея-душегуба» выступают Демидов, Зотов, упоминаются и другие местные самодуры. Образы местных заводчиков конкретны, приближены к уральской действительности: они строят завод, фабрику, плотину или дом, которые сохранились до сих пор. Например: «Демидов – первый заводчик на Урале, как туда-то пришел – туго пришлось кержакам. Он, чтобы они работали, а не бегали, приковывал их к тачке. Работали по десять часов. А вечером их отковывали. Бунтовали часто… А как сбунтуют – жандармов из города» [Фольклор на родине Мамина-Сибиряка 1967: 58].

Таким образом, коммуникативный аспект дифференциации жанров несказочной прозы позволяет прояснить обстоятельства воспроизведения фольклорных текстов определенной жанровой разновидности и выявить их отличительные черты. Условия и цели общения выступают объединяющим началом для содержательных, структурных и функциональных характеристик каждого жанра. Проведенный анализ показал, что в фольклоре важно не только то, что

рассказывается, но и как рассказывается,

кем рассказывается и для кого

.

Отметим, что мы пытаемся осмыслить многогранный предмет – фольклорную прозу – через коммуникативную функцию, которая не является единственной. Фольклорное сознание – это особый тип художественного осмысления действительности, и если бы в явлениях фольклорной прозы реализовалась только коммуникативная функция или только познавательная, они не были бы явлениями искусства. Явлениями искусства их делает эстетическое начало. Нарастание эстетического в «неэстетичных» жанрах объясняется особенностями сознания людей, их тягой к эстетизации и субъективно окрашенным переживаниям.

Как отмечает В. К. Соколова, «исторические предания – устные прозаические рассказы о значительных событиях и лицах прошлого – всегда привлекали внимание своим содержанием и стали записываться раньше многих фольклорных жанров. Отдельные предания были пересказаны уже первыми русскими летописцами <…> И в дальнейшем предания привлекались прежде всего как материал для воссоздания истории края и для характеристики воззрений местного населения» (подчеркнуто нами. – И.Г.) [Соколова 1970: 3]. Исследовательница подчеркивает условность и зыбкость границ между отдельными видами несказочной прозы, отсутствие у них ярко выраженных жанровых признаков.

«Выделение только исторических преданий <…> условно; предания, определенные как исторические, по существу мало отличаются от так называемых местных преданий, в них часто используются одни и те же сюжеты и мотивы, различие заключается лишь в значительности события и лица, о которых рассказывается» [Там же: 5]. Другими словами, граница между внутрижанровыми разновидностями преданий условна, все дело в степени значимости (локальной или общерусской), значительности события. Тогда необходимо посмотреть и на «значительные» исторические предания с точки зрения человека. И «местные» и исторические предания рассказываются местными жителями, следовательно, их функционирование отвечает их запросам и потребностям: на свои, «местные» вопросы должны ответить предания о Пугачеве, Ермаке, Петре Первом. Исторические предания при всем своем общероссийском или даже международном «охвате» и «значительности» бытуют в сознании местных жителей, а значит, отвечают потребностям определенной социальной, профессиональной, географической среды.