Контакты с утопленником

Он расстегнул куртку, снял ее, бросил в траву. Снял туфли и носки, а потом и брюки. Остался в одном водолазном костюме. Затем достал из сумки специальные эластичные сапоги, которые больше были похожи на гольфы с подметками, надел их и позаботился как следует затянуть под коленями. Поднял руки, внимательно осмотрел их в болотном свете и явно остался доволен состоянием перчаток. Присел на корточки, чтобы достать из сумки еще кое-какие вещи: портативную камеру, складной штатив, веревку и флакон, только не тот для «приведения в чувство», а другой, содержащий, как я уже убедилась, какое-то психотропное вещество. Поплотней закрыл колпачок и положил в сумочку, которая была прикреплена к ремню.

Занялся камерой, выбрал после довольно долгих колебаний подходящее место, установил ее на штативе, но не включил. Подошел с веревкой в руках ко мне. Сначала связал мне ноги, обвязав их вокруг лодыжек так, как это делают со скотиной, чтоб ходила по пастбищу и далеко не забредала. Потом руки, но их плотно вместе за спиной.

— Предполагаю, что когда я окончательно прижму тебя прутом, твой труп никогда не всплывет, — сказал он мне с непритворной деловитостью. — Но, конечно, перед этим, на всякий случай, сниму веревки. А потом отправлюсь прямо на яхту, хорошенько искупаюсь в океане, чтобы смыть с себя все следы, и вернусь с рыбалки только к вечеру, чтобы с изумлением узнать последнюю печальную новость: о несчастье, случившемся с нашими стариками. И о том, что ты, сомнительно тайным образом куда-то уехала. Да, я предусмотрел все!

— Почти

все, — поправила я.

Но он не обратил внимания на мои слова. Пошел взять уже упомянутый прут и опять подошел ко мне. Подхватил меня под мышки и дергал кверху, пока я не встала на ноги, потом обхватил рукой за талию и с некоторой церемониальностью повел к болоту. Веревка ограничивала мои шаги сантиметров до двадцати, я семенила, пошатывалась, меня заносило, и я с притупленным, почти бессознательным упрямством держала голову в сторону. Смотрела через плечо на широкую линию травы, на кусты, оторачивающие ее по краю своими безлистными сплетениями; на кривые силуэты деревьев, поднимающихся за ними. И на Старый дуб, одиноко раскинувшийся там, куда лес не доходил…

Мы ступили в болото.

Я развернулась к нему, и оно мгновенно и целиком мною завладело. Огромное, хлипкое, зыбкое… сердце из грязи, которое хаотично извергает из своих недр темные сгустки. Извергает и вновь поглощает, будто съедает. Самосъедает. Голодное… Хлюпающее под нашими ногами. Здесь еще совсем мелкое, но Алекс, втыкая прут перед каждым следующим шагом, равным моим двум или трем, неумолимо заводил меня все глубже. Я, стиснув зубы, молчала. Уцепилась за единственно возможную для меня в данном положении цель: сохранить — или, может быть, теперь, под конец, наконец обрести истинное достоинство; то, о котором я всегда лишь мечтала… Но когда, когда мне удавалось достигать своих целей и когда случалось осуществлять свои мечты? Никогда. Мне, провалившемуся по всем статьям… «субъекту».

Я больше не могла стискивать зубы, я задыхалась и потому открыла рот. То же самое произойдет и чуть позже, когда этот убийца сунет мою голову вниз, а мне захочется дышать, и я снова открою рот… «Скулил, плевался, глотал тину. Захлебывался ею медленно-медленоо… Дони…»

— Как вы посмели?! Ведь он же ребенок, малыш…

Не знаю, я уже плакала или кричала. Ревела. А он — улыбался из-под марлевой маски. Я ловко вывернулась, впилась зубами ему в плечо. Он вскрикнул. Бросил прут, осыпал меня ударами по голове, по спине, по пояснице. Начал отбиваться, как от бешеной собаки, я, однако, сжимала, сжимала зубы все сильней, ощущая челюстями его плоть, податливую под прочной водоотталкивающей тканью. Разорвать ее, прокусить до костей… Не успела. Его пальцы дотянулись до моего горла. А я — я по-прежнему хотела дышать.

Он оттолкнул меня, я потеряла равновесие, но удержалась на ногах. Он подтянул вверх марлю, которая сползла к шее, и начал растирать плечо, злобно щурясь в мой адрес. Так мы постояли, где-то в метре друг от друга, запыхавшиеся, разгоряченные, потные. Болото освещало нас снизу, озаряло наши лица своим дрожащим, каким-то старым, даже древним, светом; и этот свет постепенно меня расслаблял. Действовал на меня, вероятно, гипнотически. Я всматривалась сквозь это марево в бурлящую поверхность грязи и видела, как оттуда безостановочно вылетают фонтанчики темных частичек и как они уносятся потом водоворотом неосязаемых течений. Вокруг нас танцевали, распаляясь, тысячи красноватых, словно только что оживших искорок. Я втягивала их вместе с тяжелым воздухом. Интересно, а будут они так же искриться во мне?

Гипнотически. Я затрясла головой, переключив внимание на Алекса. Он наклонился и неохотно поднимал прут; брезгливо смотрел на него, ведь теперь он грязный, а его придется держать руками, хотя они и в перчатках.

— Ну да, да, — изрекла я вслух.