Континентальный роман

Казалось, что единственной частью прошлого, которую его мать забрала с собой, было приготовление дафины[7] на шаббат. Больше никаких религиозных предписаний она не соблюдала, но каждую пятницу вечером подготавливала картошку, мясо и нут и относила их в местную пекарню в кастрюле, на которой было нацарапано ее имя, чтобы никто ее случайно не забрал. Хотя на самом деле в этом не было необходимости, поскольку в их части города очень мало кто готовил дафину. Каждую субботу по утрам Анри ходил с ней в пекарню за готовым блюдом, которое томилось всю ночь на медленном огне в соответствии с особыми указаниями его матери. Тем не менее она никогда не бывала довольна. Дафина то слишком сухая, то слишком холодная; печь, наверное, плохо работает, так что надо бы найти другую пекарню.

Анри казалось, что он понимает, почему матери так важно, чтобы блюдо получилось безупречным, понимает, что она имеет в виду, когда произносит эти слова вместо тех, которые на самом деле хочет произнести.

Он остановился и посмотрел на Альгамбру, гадая, делала ли то же самое его мать. Она никогда не упоминала об этом волшебном, легендарном месте. Хотя ее молчание его не удивляло. Судя по всему, это было в ее характере – оставлять прошлое позади.

Анри жалел, что ему не удалось унаследовать от нее эту способность.

* * *

Эта работа – забирать деньги, явно добытые незаконным путем, – срок выполнения которой медленно, но неуклонно приближался, появилась у него так, как появляется большинство вещей подобного рода. А именно не сразу и как-то само собой.

После прибытия в Гранаду Анри снял квартиру рядом с теткой, хотя общаться с ней изначально не собирался, – той самой, о которой его мать упомянула однажды в детстве и больше никогда не говорила, но которую в конце концов он все же разыскал, надеясь найти что-то знакомое, за что можно зацепиться, и мечтая, чтобы его жизнь пошла по тому же руслу, что и в Оране. Приятно было попасть в семью, стать частью целого. Не оставаться совсем одиноким. Тетя познакомила его с остальными родственниками. Ее муж давно скончался, но у них были дети, и у Анри создавалось такое впечатление, будто каждый раз, когда он приезжал к тете, его знакомили с очередным сыном, сыном этого сына или еще каким-то дальним родственником. Анри вырос в маленькой семье, только он и родители, а потому никак не мог запомнить все имена, сообразить, с кем он сейчас разговаривает и какое место этот человек занимает на его генеалогическом древе.

Вскоре воскресные обеды у тети стали обычным делом, как и походы с двоюродными братьями в бар за углом, где канья[8] стоила дешево и где он не чувствовал себя слишком виноватым, тратя последние деньги, спрятанные под половицами в квартире, нагонявшей на него тоску. Прошло немало времени, прежде чем братья привыкли к нему. Когда он пришел к тете впервые, то сразу ощутил их недоверие: напряженные плечи, прищуренные глаза. Анри сел за стол и кивнул, и тут один из братьев поднял брови и спросил: “Policía?” Вопрос был общий, так что Анри покачал головой, повысил голос, чтобы услышали все заинтересованные, и ответил по-испански: “Ya no

, больше нет”. Он ничего не объяснял, позволив им заполнить пробелы самостоятельно. Какую бы историю они для себя ни придумали, – разумеется, добавив в нее те фрагменты, которые за эти годы узнала о нем тетя, – он не сомневался, что в ней есть доля правды.

Вскоре братья, судя по всему, привыкли к нему: то кивнут, то пожелают buenas noches[9]. Мало-помалу они начали разговаривать с ним о прошлом, о деньгах, о работе. О будущем. Анри рассказывал о себе немного, но этого было достаточно. Они понимали то, чего он им не говорил, – любой человек имеет право на прошлое, понимали, что значит жить в чужой стране, когда нельзя даже помыслить о возвращении туда, откуда ты родом. В конце концов, когда они предложили одно дельце – ничего особенного, просто посылка, которую нужно забрать и отвезти в другое место, – он не колебался. Он привык выполнять приказы, прежняя жизнь его к этому приучила, и когда кто-то снова начал им распоряжаться, причем не просто кто-то, а члены семьи, он не возражал.

Задания были несложными, деньги легкими. У Анри всегда был напарник, иногда двое или трое, так что ничего не зависело исключительно от него. Братья явно ценили ту невозмутимость, с которой он брался за каждое дело, и то, что он не пытался с ними сблизиться, хотя сами они иногда пытались сблизиться с ним. “Пойдем с нами, отпразднуем”, – говорил ему кто-нибудь из них, когда они уходили от тети в местный бар.

Анри всегда благодарил брата (каждый раз другого), обводил рукой бар и говорил: мне довольно и этого праздника, увидимся на следующей неделе, за обедом у тети. Брат смеялся и клал руку на плечо Анри. Как-то раз один из братьев даже сказал: “Ты мне нравишься, ты умный”. Анри заверил его, что это не так. Тот настаивал: “Вот как раз поэтому. Только умный человек стал бы отнекиваться”. Анри был не согласен, но и спорить не стал. Вместо этого он махнул бармену и попросил повторить.