Контракт со смертью

Пока Тимофеевич и Витя разговаривали с бойцами, взяв в охрану Женьку (луганчанин, из луганского Свердловска, доброволец), я отправился бродить в поисках подходящей натуры для будущих съемок, а заодно запечатлеть что-нибудь подходящее на фотоаппарат. Объектив слабенький, впечатлений не передаёт, но всё же хоть что-то…

Едва только в пустынном дворе пару раз щёлкнул затвор фотоаппарата, как из подъезда вышли двое, из развалин вылезла ещё парочка, пятый как чёрт из табакерки вынырнул за спиной и не очень вежливо поинтересовался нашими персонами. Был он в свитере и кожаной куртке, из кармана которой торчали магазины, остальные «жители подземелий» тоже мало походили на бойцов армии. Оказалось, чевэкашники[103], двое суток назад вышедшие с передовой. Ротация, вывезли всех «трёхсотых» и «двухсотых». На дурацкий вопрос о потерях лишь неопределённо пожал плечами: хватает, но говорить об этом не стоит. А то, что одеты абы как, так это на дух боевой, на силу воли, на отвагу их и самоотверженность нисколько не влияет. Не на парад же собрались, а тем паче не на биатлон. Всё есть, не переживайте, и «броники», и шлемы, и БК, только сейчас на отдыхе, так что на себе их таскать не стали. Вот уж этот биатлон, просто притча во языцех. Долго ещё будут поминать его недобрым словом, а заодно и всю верхушку армии: вместо игрищ лучше бы реальными делами снабжения и обучения армии занимались.

Те двое, что вышли из подъезда, искали что-нибудь подходящее для оборудования жилья. Парочка из развалин и пятый, высокий, в кожаной куртке, мужественно красивый, искали лопаты, чтобы похоронить найденного у железной дороги погибшего вээсушника. Пролежал там несколько месяцев, лежал бы ещё бог знает сколько, да только бойцы мимо пройти не смогли. Спустя час они его похоронили, сколотили крест, повязали кусок жовто-блакитного флага, постояли молча и пошли к железной дороге: там еще нескольких погибших нашли. Случайно наткнулись, когда окрестности осматривали, но оставить непогребёнными не смогли.

— Не по-нашему это, не по-православному оставлять их собакам да воронам на растерзание. Заблудшие они, может, на том свете прозреют… — Высокий в куртке перехватил лопату левой рукой. — Конечно, тут этих хохлов лежит немерено, хоронить да хоронить, и не наше это дело, но надо: озлобление уходит, когда за лопату берёшься. Нельзя нам в сердце злобу копить, сжигает она…

— Наших они не хоронят, — зло бросил Женька, но высокий остановил:

— Не равняй, парень, то ж они, а это мы. Видишь разницу? То-то…

Он полез в карман, достал пачку сигарет, с каким-то шиком выщелкнул сигарету, закурил. Но мелькнули на пальцах синие татуированные перстни: две ходки к хозяину, не меньше, а душой не озлобился. Вот такие вот метаморфозы жизни…

Возвращаясь к себе, увидели еще две могилы вээсушников: одна посредине двора, вторая — поодаль у крыльца. Тоже с крестами самодельными: одна с куском флага, вторая — со смертной лентой и неразборчивой табличкой.

— Там двое лежат, — кивнул Женька на ту, что посреди двора, — а в этой — один. Молодой совсем. Небось мамка дома ждёт…

Господи, да что ж это за люди такие?! У тех, что из боя только что вышли, два КамАЗа с верхом своих погибших привезли, сердца ожесточить должны были жаждой мести, так нет же, солдат, врагов своих, хоронят.

Женькины однополчане тоже не чаи здесь гоняют, ежедневно то «двухсотый», то «трёхсотый», а в сердце нашлось место милосердию. Одной крови мы, из одного корня, хотя нацики и считают нас недочеловеками, а вот отношение даже к погибшим иное. А может, потому иное, что мы другие: вере не изменили, памяти предков своих остались верны.

— Адреса бы их найти, мамкам написать, да только пока они безымянные: свои же укры документы забрали, а хоронить не стали…

Может, мы и недочеловеки, только вот по людским законам жить стараемся. Даже на войне.

12

Обычно из каждой поездки привожу целую тетрадь (блокнот) зарисовок, разбираю, перевоплощаю в короткие очерки. На этот раз даже половину не обработал, как вынужден вновь уехать. Так что, думаю, к завершению года «отпишусь», а пока ещё одну короткую зарисовочку.

О ней мы услышали в Лисичке (Лисичанске) от сослуживцев, но встретиться удалось только в канун отъезда.

— Военфельдшер медицинской роты старший сержант 4-й гвардейской отдельной мотострелковой бригады Елена Владимировна Солнцева, — представилась моложавая женщина, вышедшая нам навстречу.

Невысокая, худенькая, с покрасневшими от недосыпа глазами, она совсем не обрадовалась землякам, а, узнав о цели визита, даже расстроилась:

— Ну зачем? Знала бы — ни в жизнь не согласилась.

— Приказ командира, — парировал я, и стали настраивать камеру.

Она вздохнула: приказ есть приказ, а она погоны не снимает с чеченской.