Контролируемая авария

На протяжении целого года я неизменно испытывала психологический дискомфорт в присутствии Урмаса: я краснела и бледнела от смущения, теряла дар речи в смятении чувств, у меня дрожали руки, когда я приносила еду в кокпит, а от одного лишь взгляда серо-зеленых глаз земля плыла у меня под ногами. Рядом с Урмасом опытная стюардесса превращалась в по уши влюбленную девчонку, страстно мечтающую с визгом повиснуть на шее у предмета своего обожания, стиснуть его в объятьях и больше никогда и ни за что не отпускать. Моя любовь к Урмасу была чиста, светла и бескорыстна, даже жгучая ревность по отношению к Симоне отродясь не выходила за рамки дозволенного. Семейное будущее Урмаса стояло для меня превыше собственного счастья, я фактически отпустила его, отказавшись от намерения раскрыть свою душу в Штутгарте. Мне достаточно было просто знать, что Урмасу хорошо с Симоной, что он доволен жизнью, что у него всё отлично складывается на работе, и лишь изредка наслаждаться совместными рейсами, где нам обычно не выпадало даже пары минут наедине. Слабый уголек тлеющей в моем сердце надежды пробудить во втором пилоте ответные чувства потух еще вчера, после того, как я увидела в сети фотографии Симоны на фоне новенькой машины, но это совсем не означало, что факел моей любви угас вместе с наивными чаяниями – я продолжала преданно любить Урмаса до своего последнего вздоха, я, можно сказать, умерла с его именем на губах, и что же произошло в итоге? Сбылись мои самые смелые иллюзии, воплотились в явь взлелеянные бессонными ночами мечты, и мы с Урмасом навеки остались вдвоем. Только вот вместо нежной и трогательной привязанности друг к другу нас объединяют лишь общие грехи, а сформировавшийся в моем воображении образ идеального мужчины оказался маской дьявола во плоти, виртуозно затаившегося в ожидании часа своего страшного триумфа. И этот человек…нет, такое чудовище не достойно называться человеком…этот монстр еще смеет спрашивать меня, люблю ли я его до сих пор?

–Я тебя ненавижу! – вложив в свои слова всю разом вскипевшую внутри ярость, прошипела я, – если бы мы оба не были мертвы, я своими руками убила бы тебя! А потом я бы покончила с собой, потому что не смогла бы и дальше нести груз вины за гибель самолета.

–У тебя всё? – сухо уточнил второй пилот, словно и не особо удивленный моей, в принципе, довольно закономерной реакцией, и его оскорбительное, противоестественное спокойствие окончательно вывело меня из себя. Я мигом позабыла про боль в пояснице и в бешенстве заколотила кулаками Урмасу в грудь. Разочарование и боль придавали мне доселе невиданные силы, в душе у меня бурлил и клокотал переполненный котел отчаянной злости. Я ненавидела Урмаса, ненавидела себя, ненавидела весь этот несправедливый мир, где жизни ста пятидесяти пассажиров полностью зависели от прихоти одного невменяемого летчика, стремящегося побыстрей отправиться в преисподнюю, чтобы невозмутимо бродить среди смятых в лепешку обломков лайнера в поисках собственного трупа.

–Будь ты проклят, Урмас, – истерически вопила я, не прекращая со всей мочи лупить второго пилота по щекам, – я не знаю, зачем ты это сделал, но тебе нет оправдания! Убийца! Тварь! Нелюдь!

За все то время, пока я бесновалась в неуправляемом порыве испепеляющего гнева, Урмас не проронил ни слова. Белый, как полотно, он молча замер в отрешенной неподвижности, и на его худощавом лице не отражалось ровным счетом никаких эмоций. В его глазах стояла ледяная пустота, а плотно сжатые в тонкую ниточку губы ни разу ни приоткрылись для ответной реплики. Казалось, второй пилот толком меня не слушал, а лишь устало ждал, когда я закончу извергать поток обвинений, и мы все-таки займемся делом. В обреченном понимании этого уже ставшего очевидным факта, я вдруг совершенно по-детски разревелась: так рыдает до смерти перепуганный ребенок, потерявший родителей в запутанном лабиринте международного аэропорта и впервые ощутивший свою жалкую беззащитность. Сегодня рухнул оземь не только самолет – сегодня вдребезги раскололся мой уютный мирок. Я больше никогда не увижу маму, никогда не поднимусь на борт авиалайнера, никогда не налетаю своих заветных часов, не поболтаю с Леськой за косметическими процедурами, теперь у меня вообще ничего не будет – только одна и та же картина перед глазами как вечное напоминание об одной единственной ошибке, допущенной мной в пылу любовной лихорадки. Что ж, если всё действительно уже кончено, и адскому пеклу суждено стать мне родным домом, придется признать правоту Урмаса и взглянуть на свой труп: похоже, иного способа примириться со случившимся просто не существует.