Контрудар (Роман, повести, рассказы)

Кое-кто скажет: «Халтура! Мазня! Тоже мне великое искусство!» Но Березовский не был халтурщиком. Отшлепав Еруслана Лазаря и персидского льва, он брался за отделку ковриков, кистью набрасывал виньетку вокруг основного рисунка. И вся ценность изделия была в нем, в этом привлекательно-красочном бордюре. То, что Березовский делал с помощью трафарета, было, конечно, ремеслом. Но то, что он создавал кистью, являлось искусством. Преображая ловкими и смелыми мазками незамысловатый этюд, мастер на виду у людей преображался сам. Его глаза загорались живым огоньком, высоко взлетали мохнатые, густо зафуксиненные брови, прояснялось хмурое лицо. В нем, как в зеркале, отображались и веселый праздник красок, и дыхание цветов, которые появлялись на грубой мешковине. Как настоящий труженик, Березовский сознавал, что он своими руками не только зарабатывает на пропитание, но и создает полезные и украшающие жизнь вещи.

Особенно это сказывалось, когда он делал коврики «по усмотрению». Тут уже не было места трафаретам. В те часы, далекий от жизненных забот, от всех горечей и обид, витая в мире красок, склоненный над подрамником, мастер рисовал чудесные пейзажи. Его плакучие ивы с распущенными до земли косами-ветвями, как живые существа, шептались с прибрежными камышами. А его акации! Зубчатая ткань их коры, словно страница увлекательной книги, повествовала о том, как ствол, из года в год все больше разбухая, распирал грубый покров, не помещаясь в своем жестком, но податливом чехле. Мастер не сознавал силу своей кисти, но несомненно было то, что красота созданного им увлекала его самого. Но нет-нет и вздохнет, возвращаясь к действительности, старый солдат.

— Да! — зажав рукой ярко раскрашенную бороду и оценив прищуренным оком сделанное, вздохнул он. — Люди купляют своим дочкам приданое, мы нашей — микстуру…

Вокруг красильщика всегда толпился народ, особенно вечерами, после дневной работы. Изделия изделиями, а людей привлекал и сам процесс работы. Я смотрел на бородатые сосредоточенные лица. Молчание селян подчеркивало их уважение к труду инвалида. По сути говоря, та красота, которая привлекала их и выходила из-под рук Березовского, была раскинута повсюду: на усадьбах с их мальвами, подсолнухами, цветущим маком, на их полях, на красочных лугах. Но красота — органическая потребность человека. Ему хочется, чтобы она постоянно радовала его. Не только вдали — в поле и на лугу, но и вблизи — дома, не только днем, но и ночью, не только летом, но и зимой.

Вот почему так радушно встречали в деревнях человека, который на глазах у людей создавал изумительный мир красок и цветов. Его простенькие березки с их задушевной прелестью напоминали веселых невест. Стройный куст ковыля будто раскачивал свои пышные султаны, а каждая былинка трепетала, и каждый стебелек ликовал…

Мы возвращались домой. Я был полон новых впечатлений. Близкое знакомство с природой оставило неизгладимый след в моем восприимчивом сердце.

Мальва, ожившая на деревенском приволье с его сочным подножным кормом, бодро шагала по знакомой дороге. Невесел был лишь сам Березовский.

Работал он все время зверски, сверх сил, очень много. А результат? Узелок с выручкой — пригоршня медяков и несколько серебряных монет в красном носовом платке — не отягощал кармана мастера. И это — следствие не скупости клиентуры, а ее тяжелой нужды. Богатые мужики — «хозяева» покупали настоящие опошнянские тканые изделия. Заказчиком Березовского был трудовой человек. А трудовые люди в ту пору, как и он сам, терпели нужду.

— Слава богу, даром не проехались, — рассуждал сам с собой бывший солдат. — Кое-что всевышний помог-таки нам заработать. Хорошо, но не очень. Этого хватит дочке на билет до Черкасс. А дальше что? — Он ухватился красной от фуксина рукой за пеструю, не мытую еще бороду. — Продать алмаз — клади зубы на полку зимой. Продать Мальву — подыхай с голоду летом… Ах, доченька, доченька. Другим невестам бог посылает богатого жениха, тебе он послал богатую хворобу… А она там ждет — вернется папа, привезет капитал…

И тут, как обычно, Березовский начал фантазировать:

— Капитал, капитал! А что такое капитал? Ты увидишь, Никодим, вот мы въезжаем в Кобзари, а на свое высокое крыльцо выходит сам почтмейстер и машет нам рукой, а в его руке казенная бумага: «Господин Березовский! Вам перевод из Америки. Перевод на сто тысяч…»

— Это же больше, чем у пекаря-турка, чем у лавочника Харитона, даже больше, чем у свинаря Костыри! — восклицаю я. — Что вы будете делать с такими деньгами, господин Березовский?