Копье и кость

«Преподобная Алианора! – начиналось письмо, которому была уготована дальняя дорога. – Пишу к Вам с глубокой любовью и преданностью той, что вышла из стен вашей священной обители. Вместе с тем я обращаюсь к Вам и как та, в преданности и любви к которой Вы поклялись много лет назад. Темные настали времена для служителей Христовых. Ересь множится, и неугодные Богу расползаются подобно черному поветрию по всей нашей исстрадавшейся стране. Я предприняла множество попыток изменить ситуацию, но безуспешно, язычество сидит на самой вершине власти. А потому, как избранница Божья на роль матери народа, я не имею иного выхода, кроме как поступить согласно велению совести. Полагаюсь на Вашу помощь, настоятельница, и прошу Вас подготовить все к моему скорейшему прибытию. Если Господь будет благосклонен, я прибуду в Гудан в течение месяца. У меня имеется к Вам разговор, который я не рискну изложить в переписке. Да сохранит Вас Пресвятая Дева.

С любовью и почтением,королева Иландара Гвендиор».

– Изотта! – позвала королева.

– Да, госпожа? – в течение минуты прибыла прислужница.

– Это письмо надо будет отправить с самым верным гонцом настоятельнице Гуданского монастыря.

– Будет исполнено.

– Но прежде присядь. Есть новости из Западного Орса?

– Нет, никаких. Судя по всему, Адани все еще держат пути сообщения.

– Очень жаль. Архон действительно выступил в этой бойне на стороне Адани?

– Да, госпожа.

– Сначала союз с варварами, теперь нападение на Западный Орс… Эти язычники сами расторгают альянс, помогая нашим врагам и уничтожая наших друзей.

– Прошу простить, миледи, но ведь Орс нам не союзник.

– Орс христианин, а все дети Христовы братья, – отрезала королева. – Что насчет Агравейна? Что-нибудь слышно насчет похорон?

– Миледи, не поступало никаких вестей, говорят то же, что и месяц назад: мертв Железногривый.

Вот и хорошо. Куда бы этот громила ни сунулся, везде побеждал. Будь он жив, она, Гвендиор, может, побоялась бы делать то, на что решилась. Но без него не так страшно.

– Займись письмом.

Дождавшись в засадах, пока поселяне засеют зерно на полях окрест замка, Бансабира обложила стены плотным кольцом и терпеливо ждала, время от времени отбиваясь от непрошеных гостей. За два месяца Бансабира взяла две крепости: на первую потребовалось семь с половиной недель, на вторую – ни дня: к ней достаточным оказалось просто подойти, местные подданные Синего дома добровольно капитулировали.

Только к этому сроку вернулся Дан Смелый. Явился с шумом, везя избитого Нера Каамала под одобрительный гомон. Бану сразу велела доложить об этом родственникам мужа – пусть знают, что долг жены она выполнила с честью. Что бы кто ни говорил, ее долг жены именно таков, решила Бану, – в конце концов, Каамалы прекрасно знали, что Нер женится не на хозяйке замка, а на командующем армией.

Нер плакал. Завидев Бансабиру, он практически кинулся ей на шею, обнимал, гладил живот и нес какую-то умилительную чушь. А потом запричитал, что им с Бану непременно надо убраться из лагеря армии: вернуться в чертог отца Каамала и ждать разрешения Бансабиры. Танша прицокивал в душе. Благо свидетелей не было. Проведя с мужем около часа, Бану отослала его в лазарет – пусть осмотрят раны и приведут в порядок. А ей надо поговорить с Даном.

Сияющий, счастливый, приветствуемый войсками, перешагнув порог, Дан померк. Бану не подняла головы от стола и не обратила на это внимания.

– Рассказывай.

– Тану, – протянул Дан до того жалобно, что Бану вздрогнула и подняла взгляд. Мужчина выглядел растерянно и почти испуганно – стоял, пошатываясь, глядел влажными глазами, в которых в разных пропорциях смешались страх, раскаяние и облегчение. – Тану, – проскулил он вновь, захлебнулся воздухом во всхлипе и упал на колени, закрыв лицо руками. Великая Мать Войны и Жизни, он здесь, он вернулся. Что бы танша ни решила, что бы ни сделала – уже не так важно. Важно, что он здесь, в ее шатре. Все позади…

Будет даже здорово, если она решит отстранить его или казнить, – жить с таким грузом на совести невыносимо.