Копия Афродиты (повести)

В семь часов вечера друзья по знакомой накатанной дороге примчались в Дубиловку. Солнце давно перевалило зенит, но жгло нестерпимо, безжалостно. Большинство сельчан находились в поле, убирали сено, только старушки, сидя под тенистой липой на скамеечках, наблюдали, как в дорожной пыли играли перепачканные внуки. Внуки, как правило, городские. Счастливые тем, что рядом нет мам, что наконец у них появилась свобода, а сельские бабушки на их озорство меньше всего обращали внимания… Пусть резвятся… Воды их помыть хватит.

На сигнал мотоцикла первой отозвалась собака. Барбос захлебывался лаем, хрипел, гремел цепью. Когда стал в рост на задние лапы, Витька с ужасом прикинул: достанет до глотки.

— Надо его успокоить, — шепнул на ухо Гришке. — Я все приготовил…

— Не сейчас. Когда уйдет Оксанка.

Вскоре на крылечко выбежала Оксана. В легком ситцевом платьице, через которое просвечивались контуры тела, волосы перехвачены лентой, голубые глаза, как два глубоководных озерца. Казалось, в них можно утонуть.

— Господи, как вы долго.

— Быстрее не на чем, — намекнул Витька.

Гриша вошел в калитку, взял из рук авоську с книгами. Витька повел свой мотоцикл вокруг забора ближе к сарайчику.

— Может, ты с нами? — больше из приличия, нежели из желания Оксана предложила Витьке компанию.

— Нет, — отмахнулся тот. — В профтехуниверситет и так примут.

— Как знаешь.

Уселись на скамеечку. Барбос рычал, давился на ошейнике, лаял на Витьку, который что-то бросал ему. Но вскоре затих, и Гришка услышал, как он чавкал, с удовольствием урчал. Застрекотал мотоцикл, и Витька, лихо развернувшись на заднем колесе, поддал газу и исчез.

Оксана без умолку щебетала, рассказывала Гришке выученные до обеда теоремы, парень поддакивал, а мысли словно раздвоились: одна подсознательно с Оксаной, другая — возле притихшего пса. Что там с ним? Сидит тихо, не лает, не слышно позвякивания цепи. Не перестарался ли Витька?

— Принеси воды, — попросил Гришка. — Жажда мучает.

— Сейчас, — вскочила Оксанка. — У нас березовый сок в погребе.

Оксанка побежала в дом. Гришка тем временем подкрался к забору и стал наблюдать за собакой. Лохматый Барбос, вытянувшись на земле, осоловелыми глазами смотрел на Гришку. Из пасти в песок стекала пена, он часто и глубоко дышал. «Конец!» — подумал Гришка.

Оксана принесла студеный напиток. Следом за ней присеменила улыбающаяся мать, неся на подносе самодельные ватрушки, печенье. Со словами «ешьте, мои милые детки, на здоровье» она положила все на стол и такими же мелкими шажками удалилась. Настоянный на дубовых ветках сок был терпкий, обжигал холодом горло, мгновенно утолял жажду. Гришка выпил несколько глотков, тыльной стороной руки вытер губы, взял ватрушку.

— Поехали дальше!

Воздух, напоенный зноем, запахом цветов и трав, томил. Изредка перекликались птицы. Повторять уже не хотелось.

Ни Оксанка, ни Гришка не услышали, как к дому подкатила машина и из нее вышел Петр Саввич. Он сразу направился к сарайчику. Удивленным взглядом уставился на Барбоса, казавшегося мертвым. Хозяин склонился над псом. Расстегнул ошейник, попытался поставить на ноги. Но вдруг, очнувшись, Барбос вскочил, стоял, пошатываясь, таращил глаза на Певня. Петр Саввич подсунул ему миску с водой. Барбос с жадностью начал ее лакать, а затем встрепенулся и бросился к воротам, туда, где не так давно стоял Витька. Будто сделал попытку перепрыгнуть высокий барьер, но с ходу врезался головой в дубовую преграду. Истошно заскулил и бросился в смородиновые кусты. Оттуда с криком выскочили всполошенные куры. Барбос погнался за ними. Он будто преобразился. Высокими прыжками носился по ботве, догнал петуха — перья разлетелись в воздухе.

— Оксана! — закричал Певень. — Барбос взбесился!

Покуда Оксана, побледневшая и перепуганная, прибежала к ограде, пес с остервенением рвал на хозяине брюки, не реагируя на удары кулаком по спине.

— Ружье! — закричал Петр Саввич, придавив Барбоса коленкой к земле. — Неси скорее ружье!

Уже в школьном парке, куда Гришка рванул через огород, пулей пронесшись над высоким забором, он услышал выстрел во дворе председателя.

11

«…Со школьного парка через сенокос я шел к Тещиной поляне, что рядом с Партизанским урочищем, и проклинал на чем свет стоит Витьку Гусака. Что я скажу теперь Оксане, что подумает она, увидев мое исчезновение? То, что я старался не показываться на глаза ее отцу, она знает. Я его почему-то избегал. Вроде бы и не боялся, но разговор с ним для меня был неприятен. Я терялся перед ним. Какое же еще оправдание можно найти? В конце концов Певень кричал, чтобы принесли ружье… Тут и стальные нервы не выдержат.

Тещиной поляной я направился к кладке через Рудку. Незамеченным пробрался на другую сторону и, скрываясь за придорожной полосой, прибежал домой. Во двор вошел через свой огород. Витька сидел на скамейке под яблоней и, увидев меня, расплылся в глупой улыбке. Нос его, кажется, двигался вверх-вниз, усики растопырились, во взгляде было что-то ехидное, презрительное.

— Я все видел, — наконец произнес он, давясь смешком.

— Ну и дурак! — сказал я. — Что тут смешного?