Корабль судьбы

– Кэп? – подал голос штурвальный.

Кеннит раздраженно обернулся:

– Что там еще?

– Прости, кэп. Мне показалось, ты мне что-то сказал.

Матрос выглядел испуганным.

– Ничего я не говорил, – буркнул Кеннит. – Веди корабль и больше мне не мешай.

А сам спросил себя, сколь много сумел расслышать этот болван. Впрочем, не важно. В случае чего Кеннит всегда мог устроить ему внезапное исчезновение. Допустим, так или иначе подманить к борту, стукнуть по голове – и вся недолга. Кенниту некого было бояться. И он никогда больше никого не станет бояться. Нынче ночью он изгнал последнего демона из тех, что так долго отравляли ему жизнь.

Талисман на запястье тем временем помалкивал, но его молчание несло в себе больше обвинений, чем любые слова.

– Она женщина, – в конце концов шепотом повторил Кеннит. – А для женщин это дело самое простое и естественное. Они привычны к нему.

– К чему? К насилию? Ты же ее изнасиловал!

Кеннит рассмеялся.

– Вот уж не думаю. Я же понравился ей. Она говорила, что я учтивый, вежливый, благородный. Она сопротивлялась только потому, что покорность свойственна шлюхам. А она – честная женщина.

– Так почему все-таки ты сделал это, Кеннит?

Никак он не мог отделаться от этого вопроса. Может, потому, что и сам без конца спрашивал себя о том же? Он-то думал, что поцелует ее разок и тем ограничится. И ограничился бы, если бы она не расплакалась в темноте. Не заплачь она, он нашел бы в себе силы уйти. Короче говоря, она была виновата никак не меньше, чем он сам. Короче говоря…

Кеннит напряженно искал вразумительный ответ. И наконец еле слышно проговорил:

– Возможно, я хотел понять, почему же он делал это со мной. И как он вообще мог так со мной поступать. Откуда в нем были эти метания от жестокости к отеческой доброте, от обучения этикету к приступам звериной жестокости.

Он умолк.

– Вот что, ты ничтожество, жалкий ублюдок, – сквозь зубы проскрипел талисман. Обвинение, которое он затем произнес, было поистине страшным: – Ты же превратился в Игрота! Ты сам-то понимаешь это или нет? Пытаясь победить чудовище, ты сам в него превратился! – Тоненький голосок сделался совсем тихим. – Бойся же теперь себя самого.

* * *

Этта отшвырнула неоконченное вышивание, и оно шлепнулось на пол. Уинтроу поднял голову от книги. Вздохнул про себя – и водворил вышивание обратно на стол. Он ждал, и Этта сказала:

– Да, я его люблю. Ну и что? Это не значит, будто я заблуждаюсь на его счет! – Темные глаза были двумя кинжалами, нацеленными на Уинтроу. – Он ведь снова там с ней, верно?

– Он ей поднос с едой понес, – мягко проговорил юноша.

За последние четыре дня – с тех пор как они вернулись на Проказницу – норов Этты сделался положительно невыносимым. Он даже предположил про себя, что виною всему была ее беременность. С другой стороны, когда ждала ребенка его собственная мать, она чуть только не мурлыкала все время, словно кругленькая, всем довольная кошечка. По крайней мере, так ему помнилось. А помнил он, прямо скажем, не многое. И вообще, может, не в беременности было дело, а скорее в странноватом поведении и рассеянности Кеннита? Или она ревновала его за то, что он многовато времени проводил наедине с Альтией? Уинтроу опасливо покосился на Этту, соображая, не начнет ли она швыряться чем-нибудь еще.

– Я предложила пригласить твою тетку пообедать с нами, – проговорила она. – Он мне ответил, что она-де слишком слаба. Но когда я вызвалась сама отнести ей покушать, он мне запретил: якобы из опасения, что она может напасть на меня. По-твоему, есть в этом логика?

– Да, противоречие налицо, – осторожно согласился Уинтроу.

Разговор приобретал опасное течение. Этта всегда сохраняла за собой право говорить про Кеннита всякую всячину, даже в чем-то его винить, но стоило Уинтроу высказать самомалейшее осуждение – и на его голову обрушивался водопад площадной брани.

– Ты хоть разговаривал с ней? – осведомилась Этта, словно он был в чем-то виноват.

– Нет. Не говорил.

Уинтроу не желал сознаваться, что сделал-таки такую попытку. Однако дверь оказалась заперта. Заперта снаружи. На этой двери раньше не было такого замка. Похоже, Кеннит его туда приспособил уже после того, как Альтия оказалась внутри. Уинтроу тихо позвал тетку по имени. Никакого ответа не последовало.

Этта молча взирала на него, ожидая продолжения, но он ничего ей не сказал. Ему больно было видеть ее в таком состоянии: крайне возбужденную и разобиженную. И он спросил, умом понимая, что спрашивает, скорее всего, зря:

– А ты уже сказала Кенниту?

Она уставилась на него так, словно он ляпнул нечто жутко непристойное. И почти защитным движением скрестила руки на животе.

– Время еще не настало ему говорить, – мрачно заявила она.