Корея сражается

Он придирчиво осмотрел трубку из самого крепкого дерева на свете — железной березы, но не нашел в ней никаких изъянов. Это была чудесная трубка, сделанная из корня той огромной березы, под которой отдыхали в 1945 году партизаны Ким Ир Сена после жестокого боя с японцами, из которого они вышли победителями. Он по-хозяйски попробовал прочность шелка, из которого руками женщин были сшиты национальные одежды для Сталина. Но самой замечательной была хваро — серебряная чаша для горящего угля, чаша, от которой зажигаются длинные корейские трубки. На восьмигранных стенках серебряной хваро были изображения зверей, птиц, растений, символизирующих бессмертие. И всюду были выведены крохотными буквами слова привета: «Мансу муган!»

Старик обязательно захотел повидать тех одиннадцать чеканщиков, которые сделали такую прекрасную чашу. Его привели к ним, и он испытующе сказал самому главному из мастеров:

— Вы сделали дорогую, красивую вещь. Вы, наверное, получите за свою работу много денег…

Тогда чеканщик засмеялся и обнял старика:

— А сколько денег ты хочешь получить за свой подарок?

И старик тоже засмеялся, потому что он понял, что напрасно испытывал чеканщиков.

Потом он сказал торжественно:

— Когда делаешь подарок отцу и брату, разве требуешь за него деньги? Мы сделали подарок отцу и брату, и самая лучшая плата — это то, что глаза Сталина увидят нашу хваро, а руки Сталина зажгут от нее свою трубку…

И все чеканщики закричали: «Мансу муган!», а потом каждый нарисовал на бумажке то, что он изобразил на хваро. Эти рисунки старик спрятал и тронулся в обратный путь, чтобы поскорее рассказать там, на юге, обо всех подарках, какие шлет корейский народ своему самому большому другу.

ВЫСТРЕЛЫ НА ГРАНИЦЕ

Мать с отцом с вечера уехали в соседнюю деревню, к бабке. Она была старая и больная, и надо было помочь ей прополоть рисовую рассаду на большом поле.

Бабка не хотела переезжать из старой хижины в новый дом к сыну.

— Я не хочу уходить от своей земли, сынок, — говорила она. — Я каждое утро выхожу в поле, трогаю землю, вдыхаю ее запах. Это моя земля. Мне дал ее Ким Ир Сен. Как же я могу бросить ее?..

Мать, уезжая, дала своей дочке Гю Иль несколько торопливых наказов:

— Свари рис вон в том большом чугуне. Воды налей чуть-чуть, чтобы рисовые зерна не варились, а парились. Тогда они разбухнут, и каша будет пышной и белой. Из голубого кувшина достанешь кимчи себе на завтрак. Не бросай братишку одного в доме. Привяжи его одеялом к спине и погуляй с ним. А курам кинешь кукурузных зерен. И смотри, чтоб они не лазили на огород, иначе они выкопают весь чеснок…

Ночь прошла спокойно, но под утро, когда закричал большой белый петух, произошло что-то страшное. Все кругом загрохотало, и Гю Иль, вскочив с цыновки, кинулась к заплакавшему брату. Дрожащими руками она посадила его к себе на спину, крепко притянула одеялом, которое завязала на груди большим узлом, и выбежала на улицу.

Там творилось что-то невероятное. Бегали и кричали люди, мычали быки. На горе пылал дом старого кузнеца Ли Дон Хва, а он сам лежал на дороге в какой-то странной, неестественной позе. Мимо пробежал соседний мальчик, Лим Хва. Гю Иль дружила с ним и жалела его, потому что его мать пять лет тому назад умерла от холеры. Увидев дрожащую, испуганную Гю Иль, он остановился:

— Где твои? Там? — и махнул рукой по направлению деревни Болотная Вода.

Гю Иль молча кивнула головой. Тогда он схватил ее за руку:

— Пойдем! Мой отец тоже там. Они поехали вместе, а там, говорят, все горит. Сегодня на рассвете на нас напали…

Гю Иль послушно пошла за своим другом. Все кружилось перед ее глазами, и она только крепче прижимала к себе теплые ножки маленького брата, который плакал за ее спиной.

Дети поровнялись с лежащим Ли Дон Хва, и Гю Иль с ужасом взглянула на его бледное, искаженное лицо, на котором застыла струйка крови.

— Не смотри туда, — сказал поспешно Лим Хва. — Его убило осколком, когда он выбежал из своего дома…

Путь к деревне Болотная Вода лежал через рисовые поля, и дети почти бежали по топкой, илистой почве, выбирая самую короткую дорогу. На повороте, почти возле самой деревни, они остановились. Впереди шла ожесточенная стрельба. Все кругом гудело, точно тысячи огромных шмелей носились вокруг них.

На дороге показалась согнутая женская фигура. Женщина медленно брела вперед, и ветер трепал ее седые распустившиеся волосы.

— Бабушка! — вскрикнула Гю Иль и кинулась вперед.

Но старуха не обратила внимания на подбегавших детей.

Вытянув вперед костлявые руки, она, пошатываясь, шла по дороге, и глаза ее смотрели в одну точку.

— Бабушка! — еще раз в отчаянии закричала Гю Иль. — Где мама, где отец?

Старуха вздрогнула и остановилась.

— Они спят, — сказала она и так засмеялась, что холод прошел по телу Гю Иль и Лим Хва. — Спят на моем поле. А я иду к своей внучке Гю Иль… — И старая женщина опять тронулась в путь, покачиваясь, как верба на ветру.

Страшная догадка мелькнула в мозгу Гю Иль.

— Лим Хва!.. Что нам делать, Лим Хва?.. — простонала она и, прижавшись к плечу своего друга, зарыдала.