Корея сражается

И все разошлись в недоумении, спрашивая себя, что такое случилось с командиром.

К вечеру все принесенное охотниками было уже сварено и испечено. Еще теплым было зажаренное на костре мясо большого дикого кабана, покрытое коричневой аппетитной корочкой. На столе и командирской палатке лежала груда зажаренных куропаток, и вареная рыба была посыпана сверху мелко порубленным диким чесноком. А в ведрах краснели ягоды.

Все это упаковали в соломенные мешки, погрузили на лошадь, и командир вызвал пятьдесят самых смелых партизан, прославившихся в схватках с врагом.

— Сейчас мы пойдем в гости к отцу партизан, которому сегодня исполняется шестьдесят два года, — сказал он. — Мы отпразднуем день его рождения…

Путь лежал по непроходимым тропам, через крутые обрывы. Вот и ущелье и домик, совсем маленький, похожий на ласточкино гнездо. Командир постучал в дверь условным стуком, и на пороге показался старик.

— Отец! — крикнули в один голос три партизана, кинувшись к раскрывшейся двери.

И Син Тхэ Сун крепко обнял своих сыновей, которых четыре года тому назад послал сражаться за родину.

Весело прошел день рождения отца партизан. В домике места для гостей, конечно, нехватило, и пиршество перенесли на лесную поляну, заросшую пахучими белыми цветами. Вместо вина пили свежую родниковую воду, струившуюся тут же, у корней старой березы.

Как-то в холодный зимний вечер 1950 года Син Тхэ Сун возвращался из отряда, куда относил мешок белой муки и большую тыквенную бутыль самого лучшего кукурузного масла, драгоценного масла, которое жители целой деревни собирали для партизан по капельке.

Он шел и пел обо всем, что видел вокруг.

«Снег, снег, — пел он, — ты лежишь, как пригоршни белого риса, ты холодный, но под тобой тепло, и ты греешь землю, как самое мягкое свадебное одеяло. Вот по тебе пробежала белка, серая белка с красным пушистым хвостом. Она прыгнула на дерево и грызет орех, и коричневые скорлупки падают на снег. Я хотел бы поймать эту белку на воротник моему внучку, но мои старые глаза плохо видят…»

Он шел и пел и не замечал, что среди кустов за ним крадутся трое. Они схватили его у самого домика и тут же, на снегу, учинили допрос.

— Мы давно охотимся за тобой, — сказал старший полицейский. — Ты, старый пес, носишь бунтовщикам рис и сеешь смуту в деревнях. Тебя надо повесить. Но ты можешь спастись, если назовешь нам место, где скрываются партизаны.

Син Тхэ Сун ответил, улыбаясь:

— Сколько в горе камней — столько тайных троп у партизан, сколько в земле песку — столько у них друзей, готовых укрыть их. Как же могу я, бедный старик, знать, где живут партизаны?

Палачи били его, сломали ему руку, бедро. Тогда он крикнул, преодолевая нестерпимую боль:

— Недолго осталось властвовать палачу Ли Сын Ману! Это говорю я, отец партизан и член трудовой партии…

Полицейские переломали ему ноги, оторвали ухо, но он закрыл глаза и молчал. Когда они привязали его к дереву и подняли вверх автоматы, готовясь пустить огненную очередь, Син Тхэ Сун, собрав последние силы, крикнул:

— Партизаны! Смелые сыны! Продолжайте бороться, и вы победите!

Вместе с бойцами Народной армии партизаны освободили в августе 1950 года район, где жил и умер, как герой, Син Тхэ Сун.

И на том месте, где в ущелье стоял домик, сожженный полицейскими, партизаны прибили к старой ели доску, на которой выжгли простые слова:

«Здесь спит отец партизан Син Тхэ Сун»…

МАНСУ МУГАН!

Три старика медленно шли по лесу. Они пристально вглядывались в деревья, осматривали каждую ямку по дороге и, посоветовавшись, опять шли вперед, по каким-то неуловимым признакам находя правильный путь.

Наконец они дошли до лесной полянки, по которой бежал светлый ручеек, и самый старший из них сказал торжественно:

— Здесь…

Все трое молча смотрели на старый гнилой пень, заросший мхом. Один из стариков стал на колени и проворно начал раскапывать землю вокруг пня. Он вырывал траву и отбрасывал в сторону гнилушки. Наконец он вытащил что-то из земли и подошел к своим друзьям, которые молча ждали. На ладони старика лежал огромный причудливый корень, похожий на маленького человечка. Внизу корень раздваивался, и казалось, что у него выросли две человеческие ноги; утолщение наверху напоминало голову, а боковые корешки висели, как руки.

— Женьшень, корень жизни, — сказал тот, кто вынул его из земли.

И все трое один за другим коснулись губами священного растения. Потом корень завернули в шелковую тряпицу, спрятанную в котомке одного из стариков, старший положил драгоценный сверток за пазуху, и все тронулись в обратный путь…