Корень жизни: Таежные были

Игорь Петрович перевел взгляд на лес. Сколько красоты и силы в этих деревьях! Вот эти кедры и ели — часовые тайги и покоя. А рядом с ними маньчжурские орехи и ясени, амурские бархаты в лианах китайского лимонника — все равно что гости с далекого юга Азии, вырядившиеся в экзотические одежды. Россыпь березок, поляна высокотравья с одиноким ильмом-великаном. Так и хочется навсегда вместить все это в душу и сердце! Не в том смысле, что запомнить, сохранить в себе благодарное чувство, а именно сжиться, слиться со всем этим, ощутить природу частью собственного естества. Вместить ее так же легко, полно и во всей глубине, как речное зеркало вмещает прибрежные деревья, облака, вот эту ладонь, как капля росы вбирает в себя картину окружающего мира…

Четыре ночи безрезультатно проискав пантача в заливах и протоках, Игорь Петрович решил отоспаться, а потом дня на два сходить на вершину сопки, в ветреной бескомарной прохладе которой могли скрываться пантачи. И еще хотелось ему осмотреть горный таежный мир с высоты.

Отоспаться, однако, не удалось. Столько ночей было проведено на лабазе и в оморочке, что эта, в избушке на нарах, спокойного сна не принесла. Виделось, будто вокруг ясеня, чувствуя беспомощность человека, хороводится с десяток пантачей, великолепных в своей красоте и силе. Быки то замирают, грациозно подогнув переднюю ногу с острым копытом, и насмешливо глядят на обессиленного охотника, то быстро, легко и непринужденно рысят по кругу, картинно помахивая головой с пантами. И снова вроде бы смотрят с насмешкой, так высоко подняв головы, что рога-панты ложатся им на спину. Потом один из них начал громко, гневно и страшно кричать: ау…гау…ав! От этого крика паутинка сна оборвалась, и Игорь Петрович слушал уже наяву голос изюбра — тот, видимо, кого-то испугался на ближнем острове.

Утро зародилось тихое, чистое, ясное. Оно лишь только еще начало спокойно разрастаться, как Игорь Петрович искупался, перемыл посуду, наготовил про запас дров, собрал небольшой рюкзак со всем необходимым для двухдневного путешествия, вооружился карабином и биноклем, посидел перед дорогой (какая там дорога!), напился круто заваренного чаю и отправился.

Сначала он пробирался к основанию сопки берегом недвижного залива и любовался, как входил в силу рассвет, как в оранжевом пожаре сгорали и лес, и его отражение в воде, и сама вода. Привычно заблестело между деревьев заспанное солнце, но тут же, вывалив над лесом, с ходу обрушилось своим жаром на ночную росу, нещадно съедая ее.

Подул ветерок, закачались верхушки деревьев, залепетали, защебетали, заговорили о чем-то листья. И странно: такие разные эти листья — от желто-зеленого полтинника у осины до громадного пальмового пера у маньчжурского ореха, — а все разговаривали между собой по-родственному, на понятном для каждого языке с единой шелестящей фонетикой, без особого березового или ясеневого акцента… И ему они тоже говорили что-то, и он вроде бы слушал их, думая о своем, а потом ему казалось, что он вовсе и не думает, а в самом деле слушает те листья. А говорили они о себе, о своем великом предназначении. Мы, дескать, только с виду просты, а всякий ли видит, понимает и помнит, сколько мудрой силы заключено в нас? Для всего живого на Земле трудимся мы неустанно, очищаем воздух, обогащаем его кислородом, творим обильную пищу… Иной же человек готов удивляться чему угодно, только не нам. Он равнодушно окидывает нас взглядом и ищет сокровенные тайны где-то вдали. Любуется и восторгается ледяным космосом, забывая, что внутри наших клеток — тоже космос, сложнейшие миры, важнейшие превращения, преобразования энергии и материи…

Игорь Петрович сорвал большой узорчатый лист маньчжурской липы, положил его на ладонь и вдруг остановился, залюбовавшись. Нежная зелень, красота рисунка, рельефно выделяющиеся жилки. А мысленно он видел в этом тоненьком листе непостижимо сложную хлорофилловую фабрику, превращающую углекислый газ в бесценные блага живого мира. Ту самую фабрику, гениальную простоту которой люди до сих пор не осилили, а потому и не сотворили ничего подобного, хотя на Луне побывали и дальние планеты исследуют космическими автоматами…

Бессознательно повинуясь всплеску сентиментальности, не бросил тот листок Игорь Петрович, а заложил его между исписанными страницами блокнота-дневника.

Подъем в гору был трудным. Обливаясь потом, Игорь Петрович сосредоточил все внимание лишь на выборе пунктира тропы между деревьями, выворотнями, валежинами и густыми куртинами кустарника. Он не любовался плавностью перехода кедрово-широколиственного леса в чистый кедрач, потом в лес кедрово-еловый, пихтово-еловый, а как бы мимоходом отмечал, насколько меньше становится кедра, чаще встречаются ели и пихты, и, глядя на часы, пытался рассчитать, когда поднимется к верхней кромке леса, за которой будут лишь стланики, высокогорные луга да каменистая тундра.