Коридоры власти

- Какие пустяки! - ответил я, пожалуй, излишне бодро.

- Пустяки ли? - Она посмотрела на меня. На миг перед моим умственным взором возникли глаза Кэро: большие, дерзкие, наивные. Глубоко посаженные глаза Элен дерзкими не были, но они были пытливее и проницательнее. Больше я не сравнивал. Я приглядывался к ней: не красавица, даже не хорошенькая, но лицо тонкое и изящное. Эта тонкость и одухотворенность особенно поражали по контрасту с широкими, прямыми плечами. Она улыбнулась мне застенчивой и искренней улыбкой.

- Мне ужасно неловко, - сказала она.

И вдруг я вспомнил - быть может, потому, что пальцы коснулись холодного стакана - посольство в Риджент-парке, вечер Суэцкого кризиса... Жена Дж.С.Смита!

Так вот кто она такая! Да, получалось действительно неловко, хотя она имела в виду совсем не то. Смит - племянник Коллингвуда! О нем говорили, что это фанатик, одержимый; мне приходилось читать его статьи и речи: в них чувствовался непонятный яростный вызов. Была какая-то глухая злоба в его подходе к историческим событиям и политике, и тем не менее я знал молодых консерваторов, которые буквально боготворили его. Жена Дж.С.Смита! Да, неловко! Я сказал что-то невнятное, вроде того, что главное - не надо мучить себя.

На этот раз ее улыбка была просто ослепительна.

- Это, знаете ли, легче сказать, чем сделать.

Чтобы как-то разрядить атмосферу, я спросил, чем она занималась сегодня. Она ответила, что была на службе. Оказалось, она работает в справочной библиотеке. Мы называли общих знакомых - среди них оказался лорд Лафкин. Я сказал, что когда-то работал у него.

- Уверена, что вам это пошло на пользу, - сказала она не без ехидства.

Хоть она и волновалась, но довольно скоро овладела собой и стала оживленна и разговорчива. Не забывала она и своих обязанностей хозяйки: налила мне еще виски, открыла сигаретницу.

- Я вовсе не мучаюсь из-за наших с ним отношений, - начала она. Надеюсь, вы верите мне? - И продолжала: - Я счастлива. Никогда в жизни не была так счастлива. Мне кажется, и он счастлив. Это звучит до безобразия самонадеянно, но мне кажется, он тоже счастлив.

Нисколько она не самонадеянна, подумал я, будь она самонадеянной, ей было бы куда легче.

Элен говорила так откровенно, что я смог последовать ее примеру. Я спросил, где ее муж. Что у них произошло?

Она покачала головой.

- Я должна рассказать вам. Это звучит чудовищно. Если бы я узнала такое про другую женщину, я не подала бы ей руки. Да, конечно...

Кроме Роджера, сказала она, только родители мужа знают, что с ним. Это должно оставаться тайной. И она добавила глухо и жестко: "Он в доме для умалишенных".

Неизвестно, поправится ли он когда-нибудь. Избирателям сообщили, что он болен и, возможно, не выставит свою кандидатуру на следующих выборах.

- Это надвигалось давно. Да! И меня это не остановило. Я поняла, что передо мной счастье, и ухватилась за него обеими руками. - Она посмотрела на меня искренними, виноватыми и строгими глазами. - Я вовсе не хочу оправдываться, но можете мне поверить: пусть это кажется предательством, но, если бы не его душевная болезнь, я бы давно оставила его. Я пыталась ему помочь. Если бы не это, я ушла бы от него еще до того, как появился Роджер. - В ее горькой улыбке не было снисхождения к себе. - Когда женщина влюбляется сначала в человека, которого не переносит, а потом в такого, за которого по может выйти замуж, - должно быть, с ней что-то неладно, вам не кажется?

- А может, это просто невезенье?

- Нет, тут дело не в одном невезении. - И она сказала просто: - Только, знаете, сейчас я вовсе не чувствую, что со мной что-то неладное. Вы ведь понимаете меня?

Она громко рассмеялась. Трудно было не заметить в ней нежности, душевного жара, умения быть счастливой. И все же мне показалось, что такая жизнь не для нее. Я знал в Лондоне многих женщин, которые припеваючи жили по-холостяцки в таких же квартирках (и притом не столь нарядных и дорогих). Многие, так же как она, возвращаясь со службы, наводили уют в своих гнездышках, поджидали своих мужчин. Некоторые смотрели на это спокойно - легко сходились, легко расходились. Некоторым даже приятно щекотала нервы необходимость сохранять танцу, правилось сидеть за задернутыми шторами, в одиночестве и прислушиваться, когда же стукнет наконец дверца, лифта... Глядя на Элен, я не сомневался, что, хоть она и решилась жить, скрываясь и прячась, раз иного выхода не было, ей приходилось дорого платить за свое счастье - может быть, дороже, чем она сама сознавала.

Я спросил, давно ли они вместе.

- Три года, - ответила она.

Я не мог поверить своим ушам. Три года! И все это время мы были близко знакомы с Роджером. Я почувствовал укол самолюбия - как же это я ничего не заметил!

Мы помолчали. Она испытующе смотрела на меня своими синими, до боли честными глазами. Потом сказала:

- Я хочу задать вам один вопрос. Очень серьезный.

- Да?

- Я должна оставить его?

Я ответил не сразу:

- Можно ли об этом спрашивать?

- А разве нельзя?

- И вы могли бы его оставить?

Она не отвела глаз. Помолчала немного. Потом сказала: