Кормильцев. Космос как воспоминание

В тот период парочка унылых архитекторов криво бродила по ночным улицам, периодически зависая на квартире у молодого кинорежиссера Леши Балабанова. Им было плохо, и они этого не скрывали. В какой-то момент страшно поссорились между собой, поскольку им стало казаться, что жизнь прошла мимо. Под влиянием эпохи безвременья у них началась мощнейшая рефлексия — из серии «нам уже 23 года, а мы еще ничего не сделали!».

«Год начался какой-то безумный, полный ерунды, семей и маразма, — признавался Умецкий. — Дурь продолжалась долго, лето вообще вспоминать страшно: пьянь, рвань и все подобное. Но материал уже был в работе».

По-видимому, причин для ренессанса «Наутилуса» было несколько. И одной из них оказалась поездка на ленинградский рок-фестиваль, откуда Слава вернулся с горящими глазами.

«Я приехал из Питера немного шокированный, — вспоминает Бутусов. — Для меня ленинградский рок стал потрясением и чем-то гипнотизирующим, я получил огромный заряд энергии. На меня сыпали десятками незнакомых названий, и я сразу понял, что мы безнадежно пропали. Основной упор на Урале тогда делался на группы хард-рока. Поэтому после этой поездки мы просто хватали без разбора все диски, которые казались нам достаточно свежими. Почти каждая вторая запись была в стилистике новой волны.

Стало понятно, что жить по-старому просто нельзя. Бутусов с Умецким наконец-то поняли, в какую сторону надо грести. Их новый материал покоился на трех китах — увлечении энергетикой ленинградских групп, музыкой Madness и стилистикой Police, альбом которых «Synchronicity» Слава услышал несколькими месяцами ранее. Неудивительно, что большинство песен получались эклектичными: несколько нововолновых рок-н-роллов, босса-нова и пара мистических композиций в духе группы Paul Revere & The Raiders.

Параллельно поиску новой фактуры Бутусов с Умецким продолжали изучать подаренную Кормильцевым папку стихов. Спустя какое-то время молодые архитекторы запали на странную лирическую зарисовку «Кто я?». По форме это был типичный белый стих, в котором рифма отсутствовала как категория. Зато присутствовало ощущение шизового психоделического трипа, описывавшего моральный вакуум на порядок глубже большинства отечественных рок-аналогов того времени:

Я отрезаю от себя части,

Леплю из них сержантов внешней разведки,Посылаю их выполнять прокладку коммуникаций,Они не возвращаются

Никогда, никогда, никогда...

В новый альбом, который все-таки решено было назвать «Невидимка», музыканты также включили апокалиптический гимн «Князь Тишины», написанный на слова поэта Эндре Ади. В сборнике стихов венгерских экспрессионистов вокалист «Наутилуса» нашел близкую по мироощущению поэзию, в которой было минимум конкретики при наличии большого количества ассоциаций. Теперь это состояние надо было каким-то образом зафиксировать на пленку.

«Когда Бутусов спел нам несколько песен, мы просто оторопели, — вспоминает Леня Порохня. — Затем вместе с Тариком ходили по улицам, разговаривали, обсуждали и напевали их. Для нас было очевидно, что этот материал просто обречен на успех».

Мечта о записи альбома стала походить на реальность после того, как на «Наутилус» внезапно обрушилась свободная жилплощадь. Однокурсник Бутусова Дима Воробьев доверил приятелям собственную квартиру, а сам уехал кататься на лыжах на Чегет. Не воспользоваться этим подарком судьбы было бы грешно. И тогда музыканты пригласили на сессию клавишника — институтского приятеля Виктора Комарова по прозвищу Пифа, добивавшего себя в грустной организации под названием «Главснаб».

Буквально за неделю Пифа в авральном режиме отрепетировал на синтезаторе все партии, а его любимой поговоркой стала фраза «Нот не знам, техничкам робим». Высший смысл этой мантры оказался недосягаем, отчего настроение у друзей парадоксальным образом поднималось до невероятных высот.

«Для «Наутилуса» легкий и веселый Пифа стал кем-то вроде Ринго Старра у The Beatles, — рассказывал впоследствии Кормильцев. — Он стабилизировал внутренние отношения и стал таким старшиной при двух молодых лейтенантах, который занимался практической жизнью группы».

С помощью Пифы двухкомнатная квартира Димы Воробьева была ловко переоборудована в полупрофессиональную студию. Сессия начиналась глубокой ночью, после того как вся аппаратура собиралась с миру по нитке в близлежащих ресторанах, а соседи, которым утром надо было бодро шагать на условный Химмаш-Уралмаш-Вторчермет, уже спали глубоким сном.

Работали быстро, поскольку времени было мало. Три архитектора и два звукорежиссера трудились азартно, но без шума и «живых» барабанов. Громкие звуки ударной установки записывать в квартире было нереально, поэтому темп держался с помощью ритм-бокса, упрощая и без того аскетичные аранжировки до минимума.