КОРМУШКА

Не успели выключиться дизеля, как Андрей уже бросил за борт сходни, те самые, по которым забирались к Иванычу в галерею, и полез вниз. То и дело поскальзываясь на обросшем тиной шифере и искупавшись по пояс, всё же добрался до окна, затянутого сеткой от комаров и открытого ещё три года назад. Не хочет разбивать стекло, догадался я.

- Готово! - стоя на подоконнике, он изобразил поклон. - Извините, Ваше Высокопревосходительство, но красная ковровая дорожка теперь исключительно для Каннского кинофестиваля. Остальным - хрен с горчицей.

- Швартов лови, балаболка.

- И куда его девать?

- Вяжи за батарею.

Готово, теперь моя очередь. И горечь какая-то на душе. Хотя, если глянуть с другой стороны, вернувшемуся домой Одиссею повезло меньше. ОН застал пьянствующую с гостями жену, а у меня лишь пустота да неподвижное зеркало воды на уровне второй ступеньки лестницы.

- Забирай всё это хозяйство, - киваю в сторону стола, на котором стоит покрытый толстым слоем пыли монитор и ящик системного блока.

- Мой тоже прихватим?

- Нет, мля, водяному оставим.

- Понял, чего… - сын почесал в затылке и опять полез на подоконник, наверное решил подогнать резиновую лодку.

А я зачем-то пощёлкал выключателем, словно надеялся на чудо, и остановился перед дверью в комнату дочери. Эта, в которую влезли через окно, мой рабочий кабинет и библиотека - проходная. Помню, как сердито сопел, сидя за компьютером, когда за спиной то и дело проносились шумные, если не сказать больше, стайки маленьких девчонок. То за куклой, то повисеть на шведской стенке или кольцах, то за губной помадой для покраски когда-то изначально белого кота, то просто так… Сейчас многое бы отдал, чтобы всё это вернуть.

Дверь не открывается - разбухла от постоянной сырости. Толкаю сильнее. Поддалась, распахнулась, сильно ударившись об угол книжного шкафа. Ничего не изменилось. Да и чего могло измениться, если уезжали всего лишь на выходные? На столе фотография в рамочке - моя, ещё со срочной службы, где старший сержант в сдвинутой на затылок фуражке улыбается, заметно гордясь гвардейским значком и тонкой щёточкой усов, положенных по сроку службы. Три дня до школы прапорщиков, восемь месяцев до Кабульского аэродрома.

Фотокарточка повёрнута так, чтобы взгляд с неё был хорошо виден с кровати. По обеим сторонам - почётный караул. Два медвежонка, подаренных на девятилетие. Один морпех, в тельняшке и чёрном берете, другой лётчик, в комбинезоне и шлеме. Заберу… если что - ружьё выкину, а медведей донесу. Хоть пешком.

За спиной шумное дыхание. Андрей, подошедший тихо и незаметно (или это я не услышал, стоя в каком-то оцепенении?), протиснулся мимо, и молча сгрёб игрушки. Одну осторожно погладил пальцем по пуговке пластмассового носа и молча сунул за пазуху, вторую протянул мне.

- Спасибо, Андрюш.

Не ответил. Вздохнул и вышел из комнаты. И за это спасибо - за умение молчать в нужный момент.

Забирали всё. Всё, что хоть когда-нибудь может пригодиться, и что выкинем завтра, посчитав ненужным. Постельное бельё, пахнущее сыростью и плесенью, одежду из шкафа в спальне, фотографии и старые письма. Даже сняли трубу с бани - хоть и пришлось нырять, но оставлять метровые куски нержавеющей стали посчитали глупым расточительством. Андрей порывался и печку вытащить, но слишком тяжёлая, да и жадность стоило немного попридержать. Нам только дай до добычи добраться - даже черепицу с крыши сдерём. Но это уже перебор будет.

Оба компьютера уцелели, несмотря на три зимовки и постоянную влажность. Наверное их делали неправильные китайцы. Не те, что клепали радиостанции. Сын что-то покопался внутри, сняв боковую стенку, поколдовал пару раз матерными заклинаниями, и всё заработало, о чём известил "Раммштайн" из колонок. Ещё минут пятнадцать с паяльником и проводами, и колокольчики судовых громкоговорителей на мостике рявкнули Вагнеровским "Полётом валькирий".

РТ-300 уходил в обратный путь. И как у каждого уважающего себя корабля, на корме красовалось название, сделанное золотой краской из найденного баллончика - "Иван Фёдорович Крузенштерн - человек и пароход"

Глава 10

Деревня Дуброво. Тремя днями раньше.

В воздухе пахло неприятностями. Точнее - предчувствием крупных неприятностей, вплоть до беды. У мелких запах другой, чуть отдающий полынью и крапивой, а этот… Этот затхлый, но почему-то с примесью крови. Её ни с чем не спутаешь и никогда не ошибёшься. Запах был везде, в улыбках попадающихся навстречу односельчан, в их вежливых расспросах и приветствиях, он сочился отовсюду, заставляя болезненно сжиматься сердце, и он же стискивал холодным обручем виски.