Корни

— Не знаю. Мы вроде бы с ним друзья, он всем со мной делится и об Америке рассказывает, но что-то, видать, его гложет… Каждое утро ни свет ни заря выходит на дорогу и стоит у придорожного камня, где третий километр обозначен.

— И чего ему надо от этого камня? — спросил Йордан. — Я этот камень знаю… Камень как камень.

— И я ему говорю, — озабоченно продолжал Гунчев, — зачем тебе этот камень, камень как камень, а он не соглашается.

Йордан снова почувствовал присутствие красотки. Она была повсюду: и в омуте, и на крыльях стрекоз, и в стволе старой дуплистой ивы, и на том берегу, поросшем выжженной желтой травой, а сильнее всего он чувствовал ее присутствие у себя внутри. Стоило им с Гунчевым замолчать, как она появлялась. И поэтому Йордан старался молчать, чтобы подольше задержать ее в себе и подле себя. Но Гунчев продолжал говорить:

— Так вот я спрашиваю: «И чего тебе дался этот камень? Камень как камень», а он не соглашается.

— Кто не соглашается? — вытаращил глаза Йордан, забыв, о чем идет речь.

— Да я про Американца! До тебя, что, только сейчас дошло?

— Ничего до меня не дошло, — с невинным видом сказал Йордан, — нечему доходить-то, — и вспомнив, о чем они говорили, добавил: — Чего ему надо от этого камня?

— И я его спрашиваю, — вздохнул Гунчев. — А он не отвечает, каждое утро идет туда и садится на этот камень.

— Зачем?

— В том-то и дело… — в недоумении медленно произнес Гунчев. — Зачем?

— Взял бы и отнес его домой, этот самый камень, раз он ему так полюбился, — предложил Йордан — он с нетерпением ожидал, когда же кончится этот разговор.

— И я ему говорю: «Если хочешь, я тебе его принесу — мы с Йорданом Брадобреем столько камней перетаскали, так неужто с этим не справимся?»

— Справимся, — зевнул Йордан, — подумаешь, камень как камень.

— А он не хочет, — сказал Гунчев с отчаянием в голосе. В том-то и дело, что не хочет. «Нет, — говорит, — в этом надобности. Дело не в камне…»

— А в чем же?

— И я его спрашиваю: «В чем же тогда?» А он отвечает: «В самом месте».

— Как это?

— Да так, во всем, что вокруг, — в деревьях, в холмах, в виноградниках, во всем, что осталось как прежде.

— А как оно было прежде?

— Так же. «В этом-то, — говорит, — и все дело».

— Тогда зачем ему этот камень? — еще нетерпеливее спросил Йордан, вглядываясь в заводь, в крылья стрекоз, в ветви ивы, в желтую выжженную траву на том берегу (красотки нигде не было).

— И я ему говорю, а он только вздыхает, и рукой машет. «Ничего, — говорит, — ты, Гунчев, в таких делах не смыслишь. Это тебе не камни да мешки таскать».

— Так что же тогда?

— «Воспоминания», — говорит. — Гунчев нежно вздохнул.

— Воспоминания? — растерялся Йордан. — Какие еще воспоминания?

— Его собственные, — сказал Гунчев. — О том, что было перед тем, как он уехал в Америку.

— Дак это ж очень давно! Разве можно запомнить?

— Можно. Вот он с тех пор и помнит этот камень и все, что было вокруг.

— Хорошо, что помнит, — сказал Йордан и прижался спиной к стволу ивы, словно к женской спине. На минуту ему показалось, что это спина красотки, он оглянулся, но красотки не было, она была в нем самом. А ему любой ценой хотелось ее увидеть и пощупать.

— Конечно, хорошо, — продолжал Гунчев, приподняв брови. — И я его спрашиваю, не может ли он, не выходя из дома, вспоминать об этом камне и о том, что было вокруг, а он говорит, что дело не в месте и не в камне.

— Так в чем же?

— И в месте, и в камне, и в воспоминаниях — во всем этом вместе и по отдельности. — Гунчев вздохнул, вспомнив грустные глаза своего друга, затуманенные непонятной ему ностальгией. — А главное, на этом камне он простился со своей маманей, когда уезжал в Америку.

— На камне?

— Она у него уже старая была, села на камень, чтоб отдохнуть, и заплакала, а он пошел дальше по дороге. Когда из Америки возвернулся, мамани уже не было.

— Куда ж она подевалась?

— Да померла она, — сказал Гунчев, вытянув шею и заглядывая в глаза друга. Йордан поискал красотку в глазах Гунчева, но ее там не было. Гунчев добавил: — Нету старушки на свете, а камень остался.

— Конечно, остался, — сказал Йордан раздраженно, — что ему, камню, сделается! У него ни молодости, ни старости, камень как камень.

— И я ему говорю, а он: «Ничего-то ты не понимаешь, Гунчев. Столько лет я обходил стороной этот камень, а теперь все меня к нему тянет».

— Но зачем он туда каждый день ходит?

— И я ему говорю, а он: «Ничего-то ты не понимаешь, Гунчев… Каждый день, — говорит, — буду ходить туда на рассвете, потому что, когда мы прощались, солнце всходило».

— Ну и пусть себе ходит, — рассудил Йордан. — Раз он так решил, пусть каждое утро ходит, оставь человека в покое.

— И я ему говорю, пусть ходит, от этого никому нет вреда. Только все равно не все с ним в порядке, Йордан. В том-то и беда.

— Ничего, что не в порядке. Раз ему потребно к камню ходить, пусть ходит, все образуется.

— Дай-то бог, чтобы все образовалось! — с нежной надеждой сказал Гунчев и, подумав о камне, добавил: — Вот я и говорю, что к вечеру нужно будет пойти на скотный двор и перенести куда велено все камни.