Ничто так не толкает человека на противодействие, как ненависть и презрение к позиции другого; в этом смысле Гендерсон действительно спровоцировал Макдональда на создание национального правительства. С другой стороны, именно король взывал к его патриотизму и чувству долга, именно он ласкал слух премьера разговорами о его великом таланте государственного деятеля и укреплял решимость порвать со своим радикальным прошлым, насчитывавшим к тому времени почти полвека. Более того, король действовал уверенно и решительно. «Если бы я проиграл, — говорил он в начале сентября архиепископу Лангу, — через несколько часов наступила бы национальная катастрофа, так как о всеобщих выборах не могло быть и речи». Для человека пожилого, который совсем недавно пережил тяжелую болезнь и потерю близких, это являлось неплохим достижением. Финансово-политический кризис 1931 г. как будто восстановил и его физическую выносливость, и уверенность в себе. 24 августа, в тот день, когда король столь активно председательствовал на совещании с тремя партийными лидерами, а позднее уполномочил Макдональда сформировать национальное правительство, он успел сделать еще массу дел: гулял в саду Букингемского дворца; принимал за завтраком греческого короля, за чаем — свою тетку принцессу Луизу и за ужином лорда Кромера; навещал своего сына принца Генри, который выздоравливал в больнице после операции аппендицита; работал над бумагами и просматривал свою коллекцию марок. Уиграм описывал это так: «Наш капитан очень точным ударом разыграл одну из своих лучших подач. Он покончил с полосой неудач и спас свою команду. В конце игры он был в ударе и играл в полную силу, не обнаруживая никаких признаков усталости».
Однако лейбористская партия чувствовала себя преданной как королем, так и Макдональдом. Вот как Гарольд Ласки изложил причины этой укоренившейся враждебности:
«Следует отметить, что при формировании национального правительства король не сделал попыток узнать мнение огромного большинства лейбористской партии, чьи симпатии перешли от господина Макдональда к господину Артуру Гендерсону.
Кажется совершенно очевидным, что побудительный стимул, приведший к созданию столь своеобразной формы администрации, исходил именно от короля. Для Георга V господин Макдональд явился таким же личным избранником, как лорд Бьют для Георга III. Это единственный из современных премьер-министров, кто во время пребывания в должности не имел поддержки со стороны своей партии; он был лишь знаменем, под которое господин Болдуин собрал легионы и получил власть, что приходит вместе с легионами. Нет нужды сомневаться, что король действовал, движимый собственным пониманием патриотического долга. Но поскольку известно, что назначение Болдуина с уверенностью предрекалось еще вечером того дня, когда пало лейбористское правительство, было бы, я думаю, вполне резонно назвать случившееся дворцовым переворотом».
То, что король лично прилагал все усилия к созданию национального правительства, отрицать действительно невозможно. Однако высказанные Ласки по адресу короля обвинения в неконституционных действиях совершенно беспочвенны. До тех пор, пока суверен принимает официальный совет премьер-министра, он не может навлекать на себя никаких подобных упреков, а во время кризиса 1931 г. Георг V ни разу не уклонился от этого курса. Только в самом начале, принимая решение вернуться в Лондон из Балморала, король не стал спрашивать на это одобрения премьер-министра; но и этот шаг, хотя и имевший политические последствия, никак нельзя назвать неконституционным.