Король Парижа

   — Я знаю это. Однако это дело всё-таки должно бы послужить вам уроком. С вашей дикой неистовостью в любви вы предрасположены именно к подобной трагедии. Если вы не изменитесь, вас подстерегает опасность!

   — Но что значит одна женщина, которая кончает с собой из-за грубости мужчины, в сравнении с тем множеством женщин, что покончили бы с собой, будь они этой грубости лишены? — возразил Дюма.

Подсчитали, что число женщин, коих Дюма избавил от такого отчаянного жеста, превышает цифру пятьсот.

Но что стало вознаграждением за этот тяжкий любовный труд?

   — Я ограбленный человек, — однажды на прогулке сказал он Делакруа. — Уже более тридцати лет я зарабатываю четверть миллиона франков в год, а сегодня сижу без единого су.

Тем не менее с этой прогулки, упомянутой Делакруа в его «Дневнике», Дюма привёз художника к своей последней любовнице, которой он обставил уютную квартирку. Эта женщина сумела отвести Делакруа в сторонку и пожаловалась, что, невзирая на её искреннюю любовь к Дюма, она долго не протянет из-за того образа жизни, который он ей навязывает; он доводит её до изнеможения, и она боится умереть от какой-либо грудной болезни.

Так ли уж обязательно плохо думать о Дюма лишь потому, что Катрин Лабе, быстро потратившей те небольшие оставленные под часами на камине деньги, удавалось не без труда выманивать у него другие суммы?

Не говоря даже о том, чтобы получить от Дюма денег, застать его дома уже было тяжким делом. Он постоянно переезжал с квартиры на квартиру.

— Я действительно не живу нигде, — однажды заметил он. — Я как птица порхаю там и тут, на секунду присаживаясь на ветке, потом вспархиваю, чтобы перелететь в другое место.

В отношении денег Дюма всегда был щедрым; то есть он постоянно сидел на мели. Разве может человек одновременно быть и щедрым, и иметь деньги? Это просто невозможно! Но тем не менее Дюма, чтобы удовлетворить своих хулителей, было необходимо сотворить сие чудо!

В Париже было полно людей, предупреждавших: «Бойтесь этого Дюма, он ловкий обирала кошельков!» Это предостережение означало, что, сидя в ресторане с друзьями, Дюма неизменно первым восклицал: «Чёрт возьми! Я забыл дома бумажник. Послушайте, старина, вы не могли бы одолжить мне десять франков?»

Короче, когда Катрин приехала в Париж и пришла на Университетскую улицу, она лишь смогла убедиться, что после их последней встречи Дюма перенёс свои пенаты на улицу Сен-Лазар, оттуда — на Орлеанский сквер и так далее. Когда она наконец отыскала адрес Дюма, застать его дома было невозможно; если она говорила консьержу, что подождёт, тот пожимал плечами и признавался, что уже много дней не видел господина Дюма.

Тогда Катрин начинала охотиться за ним по всему Парижу; ходила из театра «Пор-Сен-Мартен» в «Водевиль», из «Одеона» в «Амбитю», везде спрашивая у швейцаров, сторожей, даже уборщиц:

«Вы не видели господина Дюма? Здесь ли господин Дюма?»

Но самое худшее заключалось в том, что Дюма искала не одна она. Катрин прекрасно понимала, что за ним гоняются актёры, издатели, рассыльные, но, Боже, каким унижением были встречи с женщинами, которые, как и она, преследовали Дюма... и, вероятно, по той же самой причине!

Но Катрин как воздух требовались деньги: сын заболел и надо было вызвать врача... Тогда, проглотив свою обиду, она начинала ходить из «Английского кафе» в «Кафе Парижа», а оттуда отправлялась в кафе «Риш».

Но везде — то же полное отсутствие точных сведений. Люди оживлённо спорили, в Париже ли вообще Дюма. «Да послушайте, — восклицал один, — он уехал в Англию, на дерби!» — «А я уверяю вас, что сегодня утром видел Дюма на бульваре!» — возражал другой. «Этого быть не может, — вмешивался в разговор третий, — я точно знаю, что он в Трувиле и пишет пьесу». — «Суть в том, что вы все ошибаетесь! — кричал четвёртый. — Он уехал в Венецию, чтобы повторить там подвиг Байрона, который провёл пару лошадей по площади Святого Марка. После этого Дюма поедет в Неаполь наблюдать извержение Везувия. Несколько дней назад он сам говорил мне, что задумал это путешествие».

Когда Катрин наконец настигла Дюма, то до неё у него уже успела побывать орда актёров, голодных поэтов, девиц лёгкого поведения, и он вывернул перед ней свои пустые карманы. Потом вместо денег Дюма предложил Катрин взять какой-то лоскут, сообщив, что это ценнейший кусок ткани «кипу» из Перу.

— Эти перуанцы не пишут пером по бумаге, — пояснил он. — Они завязывают узелки на верёвочке. Только представь себе, эту форму письма могут понимать даже слепые!

Иногда он давал Катрин богато украшенный миниатюрами средневековый часослов или египетский сосуд для благовоний и, естественно, расточал обещания. На следующей неделе он ожидает получения крупной суммы и с рассыльным пришлёт ей пятьсот франков.

Но на самом деле Дюма послал ей только сто с запиской:

«Дорогая Катрин, временно оказавшись без денег, я скоро дошлю недостающую сумму. Пока же подпиши, пожалуйста, бумаги, которые тебе доставит посыльный. Они касаются того дома, что я тебе подарил».